Организация и ингрессия

Существует множество «школ» мнемоники, все они рассказывают о чудесных свойствах их мнемонических систем. Но ни одна из них, ни один автор мнемоники не дает общего принципа функционирования этих систем. Каждый утверждает, что его система самая лучшая, а он знает какой-то секрет, который упускают другие школы, но не приводит характеристики и способ сравнения этих самых суперсистем с другими. Главной характеристикой всегда выступает то, что некто владеющий данной мнемотехникой выиграл некое соревнование, мемориаду или просто публично демонстрирует свои способности. Хотя очевидно, что это не показатель для сравнения систем, а скорее показатель для сравнения мозгов. Далее мы попытаемся обрисовать в общих чертах классические мнемоники и их сходства и отличия между разными школами.

1. В своей книге «Когнитивная психология» Солсо (см. Мнемоника и память), после описания различных мнемотехник дает такую общую характеристику мнемоническим системам:

«Организация
Важность организации памяти трудно переоценить. Сущность мнемонических систем в том, что они помогают организовать информацию. Организация информации в памяти немного напоминает укладку инвентаря в турпоходе: чтобы уложить его упорядоченно, требуется время и усилия, но когда это сделано, извлечь необходимое гораздо легче, чем когда инвентарь просто свалили в кучу. Мнемонические приемы обеспечивают нас методами систематизации информации, поступающей на хранение.

Принято говорить, что есть два типа организации: один связан с КВП, а другой — с ДВП. Обсуждая ранее кодирование в КВП, мы узнали, что его возможности могут значительно расширяться через укрупнение поступающей информации. Функциональный объем КВП также связан с типом используемой организующей схемы. Как отмечалось выше, кодирование информации по категориям облегчает воспроизведение. Организация информации действительно помогает воспроизведению, но причина этого все еще остается предметом спора. Одно из объяснений состоит в том, что когда информация хранится в виде логической структуры (и такая логическая структура может быть очень индивидуальна), то при поиске данной информации воспроизводится только эта логическая структура, которая и ведет к нужной информации. Если хранение информации организовано плохо или нелогично, то для ее воспроизведения может потребоваться продолжительный поиск. С позиций когнитивного хранения и обработки такой поиск является неэкономичным.

Опосредование
Многие мнемонические системы основаны на принципе опосредования, под которым в традиционной психологии понимают процесс, происходящий между стимулом и реакцией. Принципы опосредования и отбора стимулов при заучивании парных ассоциаций можно проиллюстрировать на следующем примере. Предположим, испытуемому предлагают заучить следующие ассоциативные пары, где элементы слева считаются стимулом, а элементы справа — реакцией:

TIX 9
FAL 5
MON 1
POB 3
LIJ 7

Испытуемый может обратить внимание на характеристики стимула, выбрать признак или преобразовать стимул и затем использовать выбранный признак или преобразованный стимул в качестве связи между стимулом и реакцией. Например:

Выбрать IX (римская цифра)
TIX 9
Выбрать F (five = пять)
FAL 5
Преобразовать в «Monday (понедельник)» (1-й день недели)
MON 1
Выбрать B (похоже на 3)
POB 3
Выбрать L (повернуть на 1800)
LIJ 7

Многие из рассмотренных выше мнемонических приемов (например, для заучивания имен или иностранных слов) опирались на отбор стимулов и опосредование. Однако опосредование, как и большинство мнемонических систем, требует практики, чтобы им пользоваться.

Во многих рассмотренных нами мнемонических приемах использовались образы. Не вызывает сомнений, что способность к «мысленному представлению вещей» оказывает значительное влияние на хранение информации и на живость ее воспроизведения».

2. Из этой характеристики радует то, что Солсо явно подчеркивает организационную природу мнемоники, но огорчает то, что когнитивные психологи не могут объяснить причину того, что организация работает. Также настораживает, что опосредование понимается как некий процесс не являющийся организационным. Хотя очевидно, что опосредование есть вид организации. В терминологии тектологии Богданова опосредование есть ингрессия.
3. Для дальнейшего объяснения необходимо объяснить такие тектологические термины как конъюгация, цепная связь и ингрессия. Итак: тектология утверждает, что все организации от молекулы до социальных систем состоят из элементов, который удерживаются вместе цепной связью. Цепная связь подразумевает, что у двух элементов есть нечто общее. Если связь можно образовать по общему подэлементу, который уже присутствует у двух рассматриваемых элементов, то говорят о цепной связи. Если у двух элементов отсутствует общая часть, то можно ввести третий элемент, который будет иметь нечто общее с первым и со вторым. В таком случае говорят об ингрессии. В действительности в обоих примерах есть и цепная связь и ингрессия. Далее процесс образования этой самой связи есть конъюгация. Вот собственно и все. Для более подробного знакомства с данной терминологией и ее приложениями смотрите книгу Богданов «Тектология».
4. Итак, теперь пройдемся по различным мнемотехникам и рассмотрим их с тектологической точки зрения. Начнем с простого примера приведенного Солсо. Для запоминания реакции «9» по необходимо использовать стимул «TIX».

Рисунок 1. Случайная ингрессия

Суть опосредования приведенного Солсо сводиться к случайной ингрессии. Конкретно в данном примере мы выбираем последние две буквы стимула, связь которых с первичным стимулом очевидна. Причем так чтобы эти две буквы имели еще одну очевидную связь с реакцией, а именно то, что «IX» есть 9 в римской записи. При этом можно сказать, что «IX» является ингрессией при конъюгации «TIX» и «9». А, кроме того, можно сказать, что между парами «TIX» - «IX» и «IX» - «9» есть цепная связь. А эта цепная связь также в свою очередь имеет ингрессию, например «TIX» - «IX» общую часть, а «IX» - «9» общее количество. Это схематично представлено на рисунке 1. Жирной линией мы будет выделять наличные элементы (стимул и цепную связь), а пунктиром выводимые и вводимые (реакцию и ингрессию). Данную ингрессию мы называем случайной, потому что в ее выборе нет какой-то определенной логики. Мы выбрали первое, что пришло в голову. С таким же успехом мы могли бы представить себе крокодила по имени Тикс, у которого 9 ног. Просто в данном случае нам пришлось бы отказаться от цепных связей 1 и 2 и заменить их ингрессией. На рисунке в таком случае круги 1 и 2 были бы пунктирными. А том сработала бы такая мнемоника стоит поговорить отдельно.
5. Помимо того, что мы запоминаем ингрессию «IX» и через нее реакцию «9», мы ведь еще запоминаем и каким образом мы переходим от «TIX» к «IX» и от «IX» к «9». Эти переходы могут иметь свое ментальное представление, условно 1 и 2. Так можно дробить до бесконечности. Записав цепочку «TIX» - «1» - «IX» - «2» - «9» мы можем подумать, что же расположено на месте дефисов и так далее. Очевидно, данная проблема дробления решается при переходе к процессуальной модели. Но для простоты мы не будем рисовать процессуальные схемы. Итак, мнемоника с крокодилом Тексом может сработать только в том случае, если мы каким-то образом введем ингрессию между именем Тикс и крокодилом, а, кроме того, запомним способ выбора данной ингрессии. О способе выбора ингрессии, как правило, забывают упомянуть. Как будто ингрессии у всех должны прийти к какой-то общечеловеческой согласованности. К этому мы еще вернемся, обсуждая специфику школ.
6. Теперь перейдем к более сложной мнемонике, которая в действительности ничем не отличается от вышеприведенной. Речь пойдет об известном способе запоминания иностранных слов, который я называю «Клювом стащить бикини». Данный способ, кстати, единственный. Насколько я знаю, классическая мнемоника больше ничего не предложила для запоминания иностранных слов кроме как развить их на части и проассоциировать с русскими по созвучию. Суть метода представлена на рисунке 2.

Рисунок 2. Запоминание слов по созвучию

Как видно из рисунка мы опять имеем случайную ингрессию «Бикини» между русским словом «Клюв» и английским «Beak». Мы, например, могли бы выбрать ингрессию «Бикфордов шнур» или «Бикарбонат», а не «Бикини». Но, как правило, полагаются на случай или вернее на то, что первое придет в голову. Это отчасти правильно потому как мозг сам выдает самую сильную ингрессию. Но при больших объемах информации связи могут слегка съехать. Далее мы вводим вторичную ингрессию «1» в виде действенной сценки, в данном случае «1» есть действие «Стащить». Между «Бикини» и «Beak» ингрессия не вводиться, суть метода в том, что здесь у нас цепная связь. Хотя ничего не мешает ввести и здесь ингрессию, но тогда метод слегка усложниться по началу.
7. Далее перейдем к еще более сложной мнемонике. Обычно ее называют «Цепочка» и используют для запоминания списков слов. Суть метода: элементы списка приводят к зрительным образам и попарно ассоциируют. Для примера возьмем уже обсуждавшуюся ранее сюжетную цепочку (см. Скрытые связи сюжетных цепочек): Я выхожу из здания вокзала, открывая дверь. На двери висит ВУАЛЬ, она слетает. В нее стреляет АМУР из своего лука, прикалывая ее к чему-то. Далее на стреле оказывается КОЛЬЕ, которое обвивает КРОНУ дерева, в которое воткнулась стрела. Дерево начинает грызть БОБР (см. рисунок 3).

Рисунок 3. Цепочка

Как видно из рисунка в данном случае мы имеет последовательность случайных ингрессий, ограниченных действием (или действенным предметом), за исключением ингрессии «0» которая просто случайная. «1» - втыкающаяся стрела, «2» - висеть на стреле, «3» - обвивать, «4» - грызть дерево. Можно также выделить вторичные ингрессии: «Вуаль» A «втыкающаяся стрела» B «Амур», где A – прикалывать, воткнувшись, B – стрелять из лука. Причем часть вторичных ингрессий в действительности – цепные связи. Стрелять из лука в данном случае цепная связь. Данная мнемоника имеет уйму вариаций, которые отличаются только качеством и количеством ингрессий. Скажем, школа Бьюзена рекомендует использовать большое количество ингрессии во всех модальностях. А школа Джордано, наоборот, ограничиться только контурными ингрессиями визуальной модальности, по одному контуру на пару. При этом каждый утверждает, что его способ по каким-то причинам лучше. Когда речь идет об ингрессиях-действиях есть два мнения относительно того должны ли быть ингрессии странными или же лучше использовать типичные. Должен ли Амур стрелять из лука стрелами? Или пусть он лучше источает молнии? Все эти споры представляются мне спорами о том, какой стороной телескопа лучше забивать гвозди, узкой или широкой?
8. В случае, когда в цепочку надо связать абстракции вроде: «Любовь», «Боль», «Равновесие» используют несколько модифицированный способ, вводя дополнительные ингрессии, путем перевода абстракций в образную форму (см. рисунок 4).

Рисунок 4. Абстрактная цепочка

В школе Джордано этот прием называется «Символизация» (см. Символизация). Эти дополнительные ингрессии (a, b, c) носят очень неопределенный характер, они сильно зависят от конкретной абстракции. Например, «Любовь-Сердце» есть чисто культурный знак, «Игла-Боль» есть результат действия инструмента, а «Весы-Равновесие» есть перенос образного равновесия весов в абстрактную форму. Сколько я не пытался разузнать, как же наши классические мнемоники переводят абстракции в образы, я так и не узнал этого. Видимо это страшный секрет. Обычно я должен придумать какую-то индивидуальную ассоциацию под конкретный случай. Но, как правило, это очень плохо работает, когда абстракций много и они схожи. Ключевая проблема данного метода: «Как я запомню ингрессию, которая мне нужна для запоминания абстракции?»
9. Далее рассмотрим мнемонику «Крючки», ее все называют по разному: опорные образы, слова-вешалки и т.п. Ее суть: есть перечень образов связанных жесткой ингрессией с числовым рядом. Образы этого ряда будем называть крючки. Для того чтобы запомнить нумерованный список переводят элементы списка в образы и ассоциируют с крючками (см. рисунок 5).

Рисунок 5. Простой крючок

На рисунке приведен пример одного крючка, обычно их много и все они имеют единообразную ингрессию с числом. Например, общий контур, как в примере на рисунке. «Стул» внешне похож на «4». Лучше всего если данная ингрессия будет цепной связью, чтобы не проделывать дополнительных операций выделения контура, как, например, при привязке верблюда к тройке. Между крючком и образом создается образная ингрессия. Опять же она разница от школы к школе, как и в методе цепочки. Можно представить банку краски стоящей на стуле статично, можно представить, как краску разливают по стулу динамично и т.п. Когда крючков становиться мало и цифр не хватает, начинают изощряться, приписывая второй цифре (десяткам) дополнительное свойство, например, ледяной стул, горящий стул, мокрый стул и т.д.
10. Тот же метод, но с комплексной ингрессией представляется большим шагом вперед и очень сложной мнемоникой, как об этом пишет Солсо. Я говорю о методе буквенно-цифровой код (БЦК). Суть его заключается в установлении соответствия букв и цифр, а исходя из этого соответствия слов и чисел (см. рисунок 6, он, кстати, немного неточен). Хотя сам метод БЦК можно применять по-разному, на его основе часто делают наборы крючков, некие матрицы.

Рисунок 6. Сложный крючок

Как видно из рисунка данный способ отличается от предыдущего только первой ингрессией между числом и крючком. Действенность метода, кроме всего прочего, можно объяснить тем, что не так много образных слов можно подобрать из согласных Ш и С, да и вообще любой пары согласных. Это позволяет быстро находить нужное слово. Очевидно, что можно придумать множество способов отображения чисел в образы и наоборот, но всем очень полюбился именно вербально-словесный способ.
11. Теперь перейдем к самой классической из классических мнемоник, методу мест (или методу Цицерона). Суть метода в том, что некий список раскладывается вдоль определенного маршрута, элементы списка преобразуются в образы и попарно ассоциируются с местами маршрута (см. рисунок 7).

Рисунок 7. Метод мест

Из рисунка видно, что данный метод не сильно отличается от метода крючков. Исключение составляет лишь то, что вместо индексирования крючков через БЦК мы использует пространственное индексирование. Правда тут есть свои минусы, мы знаем лишь порядок мест, но не знаем числовых соответствий. Ораторы древности рекомендовали дополнительно маркировать места, например каждое десятое место делать горящим. Но зато нам не нужно ничего кодировать, мы просто мысленно идем.
12. Далее рассмотрим основной метод системы Джордано. Суть метода заключается в том, что мы на одном образе располагаем несколько других образов (оптимально 5). То есть мы выбираем один образ «Малина», делим его мысленно на 5 зон, и далее каждую зону используем как отдельное место, размещая там другой образ. Скажем, на корешок мы положим «Куб», на вершок «Шар» и т.д. (см. рисунок 8). В качестве ингрессии всегда используем общий контур зоны и образа. После чего можно приблизить этот другой образ и разместить на нем еще 5 образов и т.д. Таким образом, мы переходим от линейных конфигураций к древовидным.

Рисунок 8. Метод Джордано

13. Автор системы (Козаренко) считает, что данная методика уникальна и не имеет аналогов. Но, скорее всего, ей владели продвинутые ораторы древности. Рассмотрим цитату из книги Йейтс «Искусство памяти»:

Представим себе, что мы выступаем в качестве защитников на судебном процессе. "По словам обвинителя, подзащитный отравил свою жертву ядом; можно предположить, что мотивом преступления было стремление получить наследство; имеется также множество свидетелей и соучастников этого преступления". Мы формируем систему памяти применительно к этому случаю в целом и хотим поместить в первый locus нашей памяти какой-нибудь образ, который напоминал бы обвинение, выдвинутое против нашего клиента. Вот этот образ:

Если мы лично знали этого человека, о котором идет речь, представим его больным и лежащим в постели. Если же мы не были знакомы с ним, выберем кого-нибудь на роль нашего больного, только не человека из низших классов, чтобы мы могли сразу его вспомнить. У края постели мы поместим подзащитного, держащего в правой руке кубок, в левой – восковые таблички, а на безымянном пальце этой руки – бараньи яички. Благодаря этому образу мы запомним человека, который был отравлен, наличие свидетелей и возможность получения наследства.

Кубок напоминал бы от отравлении, таблички – о завещании или наследстве, а бараньи яички, по созвучию с testes – о свидетелях. Больной должен напоминать или самого отравленного, или кого-либо другого, с кем мы знакомы (но не из среды анонимных низших классов). В последующие loci мы поместили бы остальные части обвинения или другие подробности рассматриваемого случая и, правильно запечатлев в памяти эти места и образы, с легкостью вспомнили бы любой пункт обвинения, к которому захотели бы вернуться.

Приведенных комментариев достаточно, чтобы составить схемы данных ассоциаций (см. рисунок 9).

Рисунок 9. Пример Цицерона

Из схемы видно, что помимо простого размещения образов по местам есть еще и древовидное ветвление, как и в методе Джордано. Вообще такой способ организации информации свойственен человеческой памяти, и я не стал бы делать из этого ноу-хау. При этом Цицерон также не настаивает на каком-то правиле выбора ингрессий. Например, ингрессия «x» происходит по созвучию, а остальные по смыслу. Единственное отличие я вижу в том, что Цицерон использует людей, а в Джордано этого не происходит.
14. Солсо также останавливается на простой группировке предметов списка и это не спроста, экспериментальные данные говорят о том, что группировка очень эффективная мнемоника. На данном методе стоит остановиться, хотя он обычно и не считается мнемоникой. Рассмотрим список из 6 слов: клубника, куб, малина, шар, слива, призма. Если попытаться его запомнить просто так, получиться схема изображенная на рисунке 10.

Рисунок 10. Негруппированный список

В данном случае ингрессия очень зыбка. Конечно, такой короткий список плохо демонстрирует суть проблемы. Если изобразить данную схему процессуально, то будет видно, что мы пытается доставать слова списка из памяти перебором или вернее подбором. При этом чем больше слов в списке, тем больше времени требуется на подбор и тем меньше вероятность получить слово. Установить точную зависимость сложно. Для примера, допустим, что при выборе из 6 слов вероятность достать одно правильно – 92%, при 3 – 95%, при 2 – 98%. Теперь попробуем сгруппировать слова и сравнить общую вероятность выбора всех слов в обоих случаях (см. рисунок 11).

Рисунок 11. Группированный список

В первом случае мы выбираем 6 раз из 6 (0.92 * 0.92 * 0.92 * 0.92 * 0.92 * 0.92 = 0.60), во втором 2 раза из 2 и 6 раза из 3 (0.98 * 0.98 * 0.95 * 0.95 * 0.95 * 0.95 * 0.95 * 0.95 = 0.70). Простой подсчет вероятностей показывает, что группированный список на 10% эффективней. Для более сложных и вложенных списков эффективность может возрасти более значительно. Это каждый знает по своему опыту.
15. Вот собственно и все классические мнемоники, остальные, как правило, получаются комбинированием данных. При этом при переходе от школы к школе топология мнемоник не меняется, а меняется принцип выбора ингрессий. При этом никто не задается вопросом, действительно ли принцип (какой бы он не был) является рациональным. Скажем, когда мы имеет дело со звуком целесообразно выбирать звуковые ингрессии, а не переводит обе части через какие-то буквенно-цифровые коды сначала в слова, а потом ассоциировать. А когда мы имеем дело с людьми целесообразно выбирать ингрессии связанные с людьми. Кроме того, необходимо следить, чтобы сами ингрессия также были запомнены. Обычно об этом забывают.

Театр Памяти Джулио Камилло. Теоретическая часть

В своей книге «Искусство памяти» Френсис Йейтс (см. Театр Памяти Джулио Камилло) описывает некий Театр Памяти и его создателя Джулио Камилло. В 16 веке он был известной персоной, а создание Театра спонсировал сам король Франции. К сожалению Йейтс не была мнемоником и не вдавалась в технические подробности мнемотехники Театра, они освятила лишь культурный вопрос и наивно свела величие Театра к местам и образам. Сам же создатель Театр оставил нам лишь краткие намеки на мнемотехнику Театра в своем произведении «Идея Театра». Очевидно, что Театр в мнемоническим отношении был устроен намного сложнее, чем это представляла себе Йейтс. Попробуем раскрыть некоторые его секреты, используя концепции мнемологии.

1. Для начала, чтобы составить некоторое представление о Театре, рассмотрим его описание:

«Внутри этого деревянного строения (продолжает Виглий) располагается множество образов и небольших ящичков, он также поделен на отделы и уровни. Всякой фигуре и украшению отведено тут свое особое место. Камилло показал мне огромную стопку исписанных листков, и, хотя я всегда знал, что Цицерон — это богатейший источник красноречия, мне бы никогда не пришло в голову, что один автор может написать столько, или что из его творений можно составить столько томов. Ранее я уже писал Вам о зодчем по имени Юлиус Камиллус. Он сильно заикается и на латинском наречии объясняется с трудом, что в общем извинительно, поскольку, слишком часто пуская в ход перо, он почти утратил навык речи. Известно, однако, что он неплохо владеет местным языком, который какое-то время преподавал в Болонье. Когда же я спросил его о назначении постройки, замыслах работы и ее результатах,— выражаясь тоном возвышенным и как бы в смущении от ее чудесного эффекта — он разложил передо мной несколько листков и произнес все написанное в них по памяти, почти ни разу не сбившись, в точности соблюдая все числа, клаузулы и тонкости итальянского стиля, единственно только ему мешало заикание. Он сообщил также, что король настаивал на его возвращении во Францию вместе с восхитительным изобретением. Но поскольку король пожелал, чтобы все надписи были переведены на французский, для этого он нашел переводчика и писца, однако, добавил он, поездка скорее не состоится, чем он представит свое творение незавершенным. Театр свой он называл различными именами, то говоря, что его изобретение выстраивает или конструирует ум и душу, то утверждая, что оно создает окно внутри нас. Он убежден, что все постижимое человеческим разумением, но недоступное телесному взору, может быть собрано воедино путем сосредоточенного размышления, а затем представлено в определенных вещественных символах, так, что зритель получит возможность увидеть все то, что в ином случае скрыто в глубинах человеческой мысли. Именно в силу этой телесной зримости он называет свое детище Театром.

Когда я спросил, не написал ли он какой-либо работы, в которой его мнение находило бы подтверждение, ведь теперь так много тех, кто, не имея ни поводов ни оснований, стремится подражать Цицерону, он ответил, что писал много, но сохранилось лишь то, что опубликовано — всего несколько небольших вещей на итальянском, посвященных Его Величеству. Подробное изложение своих взглядов он намерен опубликовать, когда работа, отнимающая у него все силы, будет закончена. Еще он сказал, что истратил на нее уже 1500 дукатов, хотя король пожаловал ему лишь 500. Однако он надеется, что затраты будут сторицей оправданы, когда Его Величество сможет насладиться плодами его творения.»

2. Следующий комментарий Камилло указывает на то, что одной из задач Театра было обеспечение мнемоника некими универсальными местами, а также классификация вещей.

«Если ораторы древности, запоминая речь, которую им предстояло произносить, располагали ее части, вверяя их хрупким и бренным местам, то мы поступим правильно, когда, желая прочно закрепить вечную природу вещей, которую способна изъяснить речь оратора,.. станем располагать вещи в местах вечных. Потому высочайшей нашей задачей было отыскать порядок семи мер, обширных и отделенных один от другого, который сохранит остроту нашей мысли и живость памяти.»

3. Далее Камилло указывает, что Театр может хранить как вещи, так и слова, и обеспечивает некий механизм поиска. Относительно «памяти на вещи» и «памяти на слова» есть замечания у Цицерона. Когда говорят о памяти на вещи, имеют в виду сохранение образа вещи в каком-то месте. Когда же говорят о словах, имеют в виду именно точное буквенное написание. Цицерон в качестве примера приводит стихи, где созвучность букв намекает на целевые слова. Память на вещи намного проще, но подходит только для конкретных вещей, с некоторыми оговорками для абстрактных. Память на слова нужна, чтобы запоминать имена, названия и другие слова, не имеющие своей вещи.

«Это великолепное и не сравнимое ни с чем здание не только хранит для нас вещи, слова и искусства, которые мы в нем укрываем, так что их можно отыскать тут каждый раз, как нам это потребуется, но и открывает источник подлинной мудрости, припадая к которому, мы достигаем знания о вещах по их причинам, а не по действиям. Яснее это можно выразить на следующем примере. Если мы заблудились в большом лесу и нам, чтобы выбраться, нужно обозреть его весь, не следует пытаться сделать это непосредственно с того места, где мы оказались, поскольку будет виден только небольшой участок лесного пространства вокруг нас. Но если неподалеку лежит склон, ведущий к вершине холма, следует взобраться по этому склону, тогда будет открываться все более обширная часть местности, пока мы не увидим ясно всю округу. Лес — это наш внутренний мир, склон — это небеса, холм — это наднебесный мир. И чтобы понять вещи нижнего мира, необходимо достичь высших пределов, откуда, глядя сверху вниз, мы составим себе наиболее точное представление о вещах, лежащих перед нами.»

4. Далее рассмотрим реконструкцию Театра, выполненную Йейтс по «Идеи Театра». Изнутри Театр представлял собой что-то вроде комнаты с круглыми стенами. Одна стена представляла собой семь секторов, разделенных лестницами. Каждый сектор, кроме того, имел семь уступов, семь ложь для зрителей. Итого 49 лож (см. рисунок 1), в которых располагались какие-то красочные фигурки.

Рисунок 1. Схема Театра

На рисунке 2 изображен Театр, но судя по всему с ошибкой. Лестницы необходимо поменять местами с ложами, чтобы сектор Солнца был посередине, а также колонны не загораживали ложи. Хотя кто знает, как было на самом деле.

Рисунок 2. Объемная схема Театра

Также известно, что ложи кроме фигурок имели некие ящики и надписи. Йейтс наивно полагает, что Театр это простая система мест и образов. Она даже не останавливается на том, где Камилло брал образы для абстрактных понятий или какими свойствами обладали фигурки и ложи. Судя по ее рассуждениям, оратор должен был располагать образы, проходя по ложам Театра, последовательно запоминая текст. Причем те слова, которые не имели образы, как-то сотворяют используя фигурки. Для людей владеющих мнемоникой, очевидно, что используя Театр таким образом мы не сможем запомнить более 49 слов. Причем только один раз, ибо при повторном размещении новых образов в ложах, старые образы будет затерты. И даже если в ложах было много фигурок, объем не сильно возрастает. Как можно полагать, что божественный Камилло не учел этой особенности?
5. В действительности более вероятно, что фигурки находящиеся в ложах представляли собой не сами мнемонические образы, а их прототипы, или даже наборы прототипических элементов, из которых следовало собирать образы. А сами ложи представляли не места, о прототипы мест. Это наводит на мысль, что содержание ящиков хранило подробные описания этих прототипов и их невидимые связи, упорядоченные по законам герметической (или каббалистической) гармонии.
6. Рассмотрим структуру Театра Памяти более подробно. Семь секторов соответствовало семи планетам (Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн), или даже идеям семи планет (см. рисунок 3).

Рисунок 3. Сектора Театра

Сектора представляли собой 7 пределов мира. Мнемонически же это означало, что все слова и вещи необходимо было разделить на 7 категорий, как бы классифицировать их, причем таким образом, что каждая вещь и слово имели четко заданное место. Такова горизонтальная структура. Вертикальная же структура также представляла собой 7 групп, но разделенных по другим признакам. Каждая группа располагалась на своей ступени.

Рисунок 4. Ступени Театра

Логика Камилло в этом отношении была такова. Самая нижняя группа представляла собой наиболее абстрактные понятия (см. рисунок 4), это первичные идеи или категории, они обозначены фигурками планетарных богов (Аполлон, Диана, Марс, Венера). Данные идея как бы управляют всем сектором. На второй ступени расположены первичные элементы (Воздух, Вода, Огонь, Земля, Дух), а также места (Ад, Чистилище, Рай). Камилло называет эту ступень «Пир», ссылаясь на пир богов, которых собрал вместе Океан. На третьей ступени элементы смешиваются, создавая все материальные объекты (Животные, Растения, Минералы) и материальные ощущения (Цвет, Вкус, Запах, Звук). Камилло образно представляет это «Пещерой», где нимфы ткут свою ткань. На четвертой ступени появляется «внутренний человек», как это называет Йейтс. Судя по описаниям лож, сюда относится когнитивная часть психики (Память, Сознание, Внимание, Воля, Интеллект), но не аффективная. Камилло называет ступень «Сестры Горгоны», подчеркивая, что у человека 3 души. На пятой ступени дух соединяется с телом, Парсифая с Быком. Даная ступень разделена на две подгруппы. Одна подгруппа видимо относиться к аффективной части психики и чертам характера (Упрямость, Достоинство, Честность, Доброта), а вторая к телу человека (Рост, Вес, Цвет кожи, Руки, Ноги, Голова). На шестой ступени человек начитает совершать естественные действия (Сон, Еда, Поднимание, Очищение, Упражнение). Камилло дает комментарий, что «Сандалии Меркурия» и другие атрибуты богов будут наводить память на соответствующие действия. На седьмой и последней ступени располагаются все искусные действия человека (Науки, Искусства, Религия, Право). Символ ступени «Прометей», давший людям науки и искусства.
7. Далее стоит упомянуть, что в каждой ложе была не одна фигурка. Количество фигурок варьируется от ложи к ложе и не имеет определенной логики. Хотя если присмотреться, можно выделить некоторые закономерности. А, кроме того, надо учитывать, что «Идея Театра» это только набросок и он вполне может быть не полным описанием Театра. К тому же Йейтс могла допустить неточности при реконструкции, учитывая ее отношение к мнемонике. Суммируя количество фигурок в каждом секторе, мы получаем 23-26 фигурок, кроме того, у Йейтс они повторяются. А без повторов 10-15 фигурок. Данные цифры ничего не говорят. Но, учитывая страсть каббалистов к симметрии можно предположить, что в каждой ложе одной ступени должно быть равное количество фигурок. Если при этом взять максимум, то получается более интересная картина (см. рисунок 5).

Рисунок 5. Структура лож Театра

На первом уровне всегда одна фигурка. На втором 1 или 2, и только в секторе Солнца. Но сектор Солнца особенный, в нем изменен порядок ступеней. Первая и вторая ступени перевернуты, чтобы выделить Аполлона (Солнце). На третьей ступени 4-6 фигурок, мы берем 6. На четвертой всегда одна. На пятой 4-6. На шестой 5-7. На седьмой 5-7. Итого мы получаем 30 фигурок, а в центральном секторе 32.
8. Структура первых 4-х ступеней напоминает перевернутое каббалистическое Древо Жизни, да и вообще весь сектор напоминает его (см. рисунок 6).

Рисунок 6. Древо Жизни

Древо Жизни интересно тем, что в его узлах находятся Сефирот (то есть цифры), а на дугах расположены буквы еврейского алфавита. Еще у букв есть порядок, что позволяет выделить на Древе Жизни 32 ключа (или места). Распределение фигурок в ложах, представленное на рисунке 5 не много отличается от Древа Жизни. Мы использовали только согласные латиницы, но суть при этом остается неизменной: буквы и цифры, а, кроме того, ряд в 30-32 места.
9. Помимо симметричных фигурок и лож в Театре присутствовали некие перекосы, отклонения. Например, как уже говорилось, в центральном секторе первые две ступени были поменяны местами. При этом в нижней ячейке помещены дополнительные фигуры. Можно предположить, что этими фигурами были «Пирамида с недоступной взгляду вершиной» означающая троицу и «Пан» означающий три мира. Потому как остальные две фигуры, как и в других секторах, означают первичное место и первичный элемент. В данной же ложе дополнительная пара место-элемент, Пирамида-Пан. О причинах этого остается только догадывается. Кроме того, в данной ложе расположены некие ключевые слова: Sol (Солнце), Lux (Свет), Lumen (Свечение), Splendor (Блеск), Calor (Тепло), Generatio (Порождение) и их соотнесенность с божественными и духовными аспектами. Данные слова явно указывают некий цикл нисхождения. Возможно это последовательность ступеней, начиная со второй, на которой в данном секторе расположен Аполлон. Свет – это Пещера, Свечение – Сестры Горгоны, Блеск – Парсифая и Бык, Тепло – Сандалии Меркурия, а Порождение – Прометей. Данные слова и их соотнесенности могут выполнять функцию подсказки как размещать слова и вещи внутри лож.
10. Еще по бокам Театра на ступенях 4 (телесное) и 5 (душевное) есть фигурка девушки: слева нисхождение души к телесному через созвездие Рака, справа восхождение души к духовному через созвездие Козерога. Данные фигурки явно отклонения и не имеют отношения к обычному порядку лож. Еще на ступени 4 (телесное) выделен зодиакальный круг. Каждому сектору соответствует 1-2 знака зодиака, а также части тела связанные с этим знаком (см. рисунок 7).

Рисунок 7. Зодиакальный круг

Такое выделение частей тела хоть и характерно для зодиака, но внутри Театра оно приобретает особый смысл. Если бы это были просто части тела, они были бы расположенные среди других телесных вещей в стандартной структуре лож в соответствии с планетой. Но здесь они как бы делят тело, подобно тому, как зодиак делит небо. Это не случайно. Обратите внимание, что большая часть фигурок – это человеческие тела, хоть они и означают богов. Вероятно, Камилло каким-то образом выделил указанные части тела у всех телесных фигурок. Это можно сделать материалом фигурки, одеждой, раскраской, фактурой, позой, действием и т.п. О мнемоническом аспекте этого деления мы поговорим позже.
11. Все фигурки, отмеченные Камилло в «Идеи Театра» можно разделить на 4 категории: люди (сюда же боги), животные, предметы и места. Больше всего фигурок людей. Остальных единицы. Как правило, люди изображены не изолированно, а внутри сцен: «Юнона на облаке», «Геркулес, вычищающий Авгиевы конюшни», «Девушка с вазой цветов», «Геркулес, убивающий Гериона», «Геркулес, трижды поражающий цель», «Аполлон и Пифон», «Аполлон, стреляющий в Юнону в облаке», «Марс верхом на драконе» и т.д. Животных немного, например: «Петух и лев», «Слон», «Цербер», «Борющиеся змеи», «Сова в силке», «Осел». Предметы: «лира», «Кадуцей», «Сфера», «Кожа Марсия», «Факел Прометея», «Золотое руно», «Гордиев узел», «Атомы». Места: «Парки», «Авгиевы конюшни», «пропасть Тартара».
12. Из этого можно сделать вывод, что фигурки имеют более сложную структуру, чем кажется на первый взгляд. Каждая фигурка может выражать сложное высказывание содержащее: субъект действия, объект действия, само действие, инструмент действия, свойства субъекта, объекта, инструмента, место действия и др. И это естественно, если считать основной целью Театра запоминание текстов и речей. Ведь текст состоит из предложений, а предложения имеют вполне конкретную структуру, хотя иногда и сложную для понимания. Возьмем предложение: «Блистательный Аполлон быстро сдирает очень черную кожу с гадкого Марсия острым серпом в 5 часов в яблочном саду». Это предложение можно изобразить схематично в виде дерева (см. рисунок 8).

Рисунок 8. Структура предложения

В центре предложения всегда будет глагол, действие, подлежащее, от него будут расходиться свойства действия: субъект, объект, инструмент, место, время и др. С точки зрения мнемотехники Театра запоминание такого предложения будет выглядеть так:
А. Выбор действия и его свойств (быстро сдирать), используя классификатор Театра (6 и 7 ступени, а может быть и все ступени).
Б. Выбор места и его свойств (яблочный сад) на основе лож (но не самих лож!).
В. Выбор субъекта и его свойств (блистательный Аполлон).
Г. Выбор объекта и его свойств (очень черная кожа гадкого Марсия).
Д. Выбор времени (5 часов).
По-видимому, основной сложностью такого метода является умение быстро и правильно делать образы слов. Скажем, выбор места подразумевает перенос в воображенное место неких ключевых свойств определенной ложи, например, цветовой гаммы. А выбор субъекта, перенос свойств определенной фигурки.
13. Учитывая гипотезу относительно мнемотехнического метода Театра можно предположить, что все фигурки являются прототипами действий, а все ложи прототипами мест. При этом фигурка состоит как минимум из 2 первичных элементов, которые, придают ей действенность. Например: молоток + гвоздь = забивать, молоток + стакан = разбивать, фонарь + шкаф = искать. При этом логично предположить, что одним первичным элементом должен быть субъект (животное или человек). Те же фигурки, которые названы предметом или местом на самом деле просто опускают субъекта, в виду его незначительности для определения вида действия. Например, «сфера», может подразумевать астронома, а «Парки» прогуливающегося человека.
14. На этом закончим теорию и еще раз подчеркнем, что Театр Памяти намного сложнее, чем просто набор мест и образов. И хотя мы вскрыли некоторые элементы его структуры, многие вопросы практического применения остаются загадкой. Не стоит забывать, что Театр кроме мнемонической цели преследовал еще некие духовные и магические цели. Вероятно, многие секреты Театра можно исключить переходом от античной мифологии и каббалистики к современным научным представлениям, при этом сохранив практическую действенность данной мнемотехники.

Сознание и субъективная реальность

В данной статье приводятся отрывки из статьи Дубровского, посвященные феномену субъективного переживания. Почему красный цвет переживается как красный и т.д. Данная статья представляет интерес для мнемологии по причине того, что она выделяет феномен сознания как новую ступень в процессе управления организмом, а субъективное переживание как деятельность (см. три компонента системной модели памяти). Обычно же о сознании говорят как о неком пассивном переживании, которое сопровождает психические процессы. Кроме того, физиологические подтверждения приведенные в конце статьи говорят о правомерности указанных в системной модели памяти петель обратной связи, а также о включении в сознание (субъективное переживание) таких категорий как воля и внимание. Как нам представляется субъективное переживание или даже переживание субъективности является результатом замыкания обратной связи при переходе организмов от причинноследственной каузальности к целесредственной.

Д.И. Дубровский «Зачем субъективная реальность, или Почему информационные процессы не идут в темноте?»

..........

Поскольку для сложного организма, передвигающегося в среде, полной опасностей и неопределенностей, жизненно необходима адекватная и быстрая оценка текущей информации о внешних объектах и о его внутренних состояниях и так как результирующая оценка, определяющая немедленные действия, складывается на основе многих «частных» оценок, то в ходе эволюции получает развитие способность производить (прежде всего на уровне формирования программ поведения) информацию об информации. Возникает новый уровень интеграции информационных процессов, характерный как раз для психического отображения и психического управления целостным организмом. Уже простейшие явления СР (субъективной реальности), например, ощущения красного, представляет собой результат интеграции множества продуктов анализа и синтеза информации, осуществляемых в сетчатке глаза и затем в многочисленных структурах головного мозга. Это, так сказать, итоговый результат функций обнаружения сигналов, их различения, передачи, обработки, перекодирования в разных инстанциях мозга, опознания и оценки на уровне эго—системы. Каждая из перечисленных функций уже сама по себе представляет сложные информационные процессы со своими аналитическими и интегральными продуктами, но лишь итоговый их результат значим для реакции организма и может быть использован для управления поведением. Ощущение красного и есть такой итоговый результат — адекватное отображение одного из значимых физических параметров внешней среды. При этом субъективно переживаемое качество «красное» есть информация об определенной длине волны, она строго соответствует данному объекту, есть его чувственный знак, и в остальном не имеет с ним ничего общего — как всякий знак (так же, как слова «красное» или “red” не имеют ничего общего с переживанием ощущения красного). Такой способ представленности информации включает помимо отображения определенного явления внешней среды так же и качество принадлежности этой информации данному организму (у человека качество принадлежности реализуется на уровне эго—системы его мозга и связано с двумя основными свойствами: данностью информации в «чистом» виде и способностью оперировать ею; о них подробнее будет идти речь ниже).

Для того, чтобы информация обрела форму СР необходимо, по крайней мере, двойное или, лучше сказать, двуступенчатое, кодовое преобразование на уровне эго-системы: первое из них представляет для нее информацию как таковую (которая пребывает пока в «темноте»), второе преобразование «открывает» и тем самым актуализует ее для «самости», делает доступной для оперирования и использования в целях управления. Нейродинамическая система, которая является носителем «открытой» информации, т.е. не «идущей в темноте», представляет собой специфичный именно для эго-системы «естественный» код, как минимум, второго порядка.

Подчеркну еще раз: здесь объектом информации и ее преобразований служат не просто внешние явления и ситуации и не просто внутренние изменения в организме, а уже сама информация о них как таковая (информация об информации!). Нарастающая в ходе эволюции многоступенчатость операций такого рода позволяет выходить за рамки текущей ситуации, обобщать опыт, развивать способность «отсроченного действия», прогнозирования, построения моделей потребного будущего. Здесь — истоки виртуальной реальности, элементарные формы которой наблюдаются и у животных, обладающих развитой психикой (в частности, при возникновении у них галлюцинаций; например, у собак, которые под влиянием галлюциногенов переживают образы несуществующих объектов и ведут себя в соответствии с ними). Развитие психики знаменует рост многоступенчатости и многоплановости производства информации об информации, что особенно ярко выступает в мышлении человека и его языковой компетенции.

Состояние СР знаменует новый тип деятельной активности живой системы. Это состояние бодрствования, внимания, настороженности, постоянной готовности к немедленному действию, состояние поиска, зондирования опасности и субъективно опосредствованного отправления жизненно важных функций (например, при поиске полового партнера, строительстве гнезда и т.п.). СР есть состояние актуальное, непрерывное в данном интервале; оно осуществляется здесь и сейчас, представляет собой «текущее настоящее», независимо от его конкретного содержания. Последнее является активированной (значимой «сейчас») информацией в контуре эго—системы (по сравнению с той, которая хранится в памяти и вообще находится в «темноте», как, например, при глубоком сне), она готова к немедленному использованию для управления.

..........

В последние десятилетия убедительно показано, что субъективное переживание есть эффект циклической кольцевой организации процессов возбуждения, охватывющих многие системы нейронов определенной локализации (А.М. Иваницкий, В.Я. Сергин, М. Арбиб, Г. Риззолатти, Дж. Эделмен, Хэмфри и др.).

Работы А.М. Иваницкого, проводимые на протяжении более тридцати лет, показывают, что субъективное переживание в форме ощущений возникает при сопоставлении и синтезе на нейронах проекционной коры мозга двух видов информации: сенсорной (о физических параметрах стимула) и извлекаемых из памяти сведений о значимости сигнала. Информационный синтез обеспечивается механизмом возврата импульсов к местам первоначальных проекций после ответа из тех структур мозга, которые ответственны за память и мотивацию. Автором четко выявлены временные параметры перехода нейрофизиологического процесса на тот уровень его организации, при котором возникает ощущение. Этот цикл он называет «кругом ощущений». Как простейшее субъективное переживание, ощущение есть результат «информационного синтеза», совершающегося в рамках указанного цикла. А.М. Иваницкий считает, что принцип возврата возбуждения и механизм информационного синтеза оправдывают себя и при объяснении более сложных явлений СР, связанных с процессами мышления и осознавания.

Это находит подтверждения в недавнем открытии «зеркальных нейронов» и «зеркальных систем мозга» (М. Арбиб и Г. Риззолатти). Нейронные системы такого рода осуществляют синтез информации, отображающей не только внешние стимулы, вызванные движением других существ, но одновременно собственные реакции и действия, обеспечивают кольцевые процессы между подсистемами мозга, ответственными за перцепцию, память, мотивацию и моторику. Тем самым «зеркальные системы» картируют субъектно—объектные отношения и формируют надежные механизмы самоиндетификации (которые нарушаются, к примеру, при шизофрении, что связано с дисфункциями указанных систем). «Зеркальные системы» в существенной степени связаны с производством и пониманием речи; они по всей вероятности составляют важнейший структурно—функциональный регистр эго—системы головного мозга.

Значительный вклад в понимание необходимых условий возникновения качества субъективной переживаемости вносят работы В.Я. Сергина. В них показано, что акт осознавания сенсорного стимула, так сказать, первичное субъективное переживание (в форме ощущения) возникает в результате высокочастотного циклического процесса «самоотождествления». Механизм «самоотождествления» представляет собой отождествление порождаемого стимулом паттерна возбуждения с самим собой посредством его обратной передачи (по каналу обратной связи) на вход. Продуктом этого кольцевого процесса является совпадение патерна обратной связи с паттерном возбуждения в коре, что резко повышает интенсивность последнего, создает его «высокую контрастность», и это прокладывает путь к его категоризации системой долговременной распределенной памяти. Акт категоризации, как полагает В.Я. Сергин, и формирует символ или образ, выражающие «субъективный смысл» стимула. Для того, чтобы возникло осознание, необходим хотя бы один цикл «самоотождествления». Если «самоотождествление» не наступает, осознание (ощущение) даже простейших и сильных стимулов (запахов, уколов, температурных воздействий) становится невозможным. Время одного цикла является для человека минимально различимым временем. Оно совпадает с «перцептивным моментом» — максимальным временным интервалом, в рамках которого последовательные перцептивные события воспринимаются как одновременные.

Размеры статьи не позволяют подробнее рассмотреть концепцию и экспериментальные данные В.Я. Сергина, которые содержат важные материалы, касающиеся не только ощущений и восприятий, но так же мышления и произвольного действия. Тем более нет возможности рассматривать работы других авторов. Однако, все они подтверждают основной вывод о кольцевом процессе и синтезе информации в соответствующих струтурах мозга как главном факторе возникновения субъективного переживания.

..........

Полный текст статьи:
http://virtualcoglab.cs.msu.su/html/ddi_1.html

Мнемология и кибернетика

В данной статье приводится вводная глава из книги Крайзмера, посвященная памяти кибернетических систем и собственно обоснованию нового учения мнемологии. Судя по частоте употребления данного термина (мнемология) он не прижился. Но тем не менее я выстроил свою мнемологию почти также как и Крайзмер, только в более узком понимании (сравните схему на рис. 1.3 со схемами приведенными в Основных процессах памяти). В связи с этих есть смысл уточнить термин мнемология. В нашем понимании мнемология (или вернее мнемоническая мнемология) есть учение о сознательной организации содержания памяти человека. Очевидно, что мнемоническая мнемология будет подмножеством общей кибернетической мнемологии.

Крайзмер «Пямять кибернетических систем».
Глава 1. Введение

1.1. Роль памяти в кибернетической системе

Кибернетика, являющаяся наукой об общих принципах и закономерностях управления и передачи информации в технических устройствах, живых организмах и их объединениях, привлекала в течение двух истекших десятилетий все возрастающий интерес специалистов различных отраслей знаний — инженеров и философов, математиков и биологов, экономистов и филологов, искусствоведов и врачей. Столь широкую популярность эта наука, основные положения которой были сформулированы в 1948 г. американским ученым Н. Винером в книге «Кибернетика, или управление и связь в животном и машине», приобрела в связи с тем, что с процессами управления мы сталкиваемся непрерывно и в своей трудовой деятельности, и при изучении функционирования живых организмов, и при создании современных все усложняющихся инженерных систем, и при организации взаимодействия коллективов людей.

К широкому классу систем, которые можно назвать кибернетическими, относятся системы, состоящие из весьма большого числа элементарных звеньев и характеризующиеся системой управления со сложным поведением и сложной структурой потоков информации. Такими системами являются современные сложные вычислительные машины и машинные комплексы, системы автоматического управления, включающие в себя вычислительные машины, биологические системы управления различных уровней — от простейших организмов до человека, системы управления типа «человек — машина», социальные и экономические системы управления.

Одним из важнейших свойств любой кибернетической системы (технической, биологической, социальной), без которого немыслимо ее целесообразное функционирование, является способность системы к накоплению и хранению информации, т. е. наличие у нее памяти.

Употребляя термин «память», заимствованный из психологии, мы будем в дальнейшем трактовать его значительно более широко, чем это делали психологи. В определении, приведенном в Большой советской энциклопедии, говорится: «Память — запечатлевание, сохранение в мозгу, узнавание и воспроизведение того, что ранее человек воспринимал, переживал, делал, думал. Благодаря наличию памяти становится возможным накопление опыта, его сохранение и использование. Нормальная работа памяти служит необходимым условием единства психической жизни человека, единства его личности».

Исходя из этой концепции, даже процессы восприятия и фиксации информации животными, в том числе и высшими животными, не могут быть определены как процессы памяти, само понятие которой однозначно связывается с человеком. Однако в ряде работ выдающихся физиологов рассматриваются свойства и закономерности памяти животных. Сошлемся хотя бы на исследования в этой области академика И. С. Бериташвили.

Хотя механизмы фиксации информации в различных кибернетических системах резко отличаются друг от друга и, строго говоря, термин «память» в его начальном понимании тесно связан с психологией, в дальнейшем изложении из соображений удобства, во-первых, и исходя из стихийно сложившегося в биологии и технике словоупотребления (генетическая память, память вычислительной машины и т. д.), во-вторых, будем пользоваться расширительным толкованием слова «память».

Условимся называть памятью совокупность процессов и механизмов, определяющих способность организованной материи селективно фиксировать и сохранять во времени следы информационных внешних воздействий и при определенных условиях полностью или частично воспроизводить эти следы.

Говоря о роли памяти в функционировании кибернетической системы, необходимо подразделить память на несколько категорий.

Одна из них — генетическая память, в которой зафиксирована информация, предопределяющая структуру кибернетической системы еще до возникновения последней. В генетической памяти живых организмов, сосредоточенной в зародышевых клетках, хранится наследственная информация, определяющая вид и ряд особенностей организма, который из этой клетки должен развиться. Аналогом генетической памяти в технике можно считать проект, схему конструкции будущего агрегата, заключенные в чертежах его разработчика.

Следующей категорией памяти является «врожденная» память. В ней при создании кибернетической системы фиксируется информация, определяющая первоначальные реакции системы на внешние воздействия, т. е. свойственное данной системе «врожденное» поведение. В живых организмах врожденная память представлена комплексом безусловных рефлексов и инстинктов — закономерных сложных врожденных актов поведения животного организма в ответ на изменения внешней и внутренней среды. В кибернетических машинах аналогом врожденной памяти является постоянная память, в которую при создании машины записывается программа, определяющая порядок дальнейшей обработки информации машиной.

Еще одной, наиболее гибкой категорией памяти является прижизненная память, в которой происходит накопление информации в процессе функционирования системы и ее взаимодействия с окружающей средой. Эта память является основой обучения, приспособления и самоорганизации естественных (биологических) и искусственных (технических) кибернетических систем. Накопление системой новой информации обусловливает изменение поведения системы по сравнению с «врожденным» поведением. Ввод информации в кибернетические машины может происходить либо в «принудительном» порядке в определенные интервалы времени (с перфокарт, перфолент и т. д.), либо система может самопроизвольно в определенных границах, заданных характеристиками ее датчиков, воспринимать внешнюю информацию. Также и человек может воспринимать информацию о внешней среде непроизвольно (различные непредусмотренные им заранее внешние воздействия, впечатления и т. д.), либо целенаправленно (чтение, слушание лекций, заучивание материала и т. д.).

В социальных системах поведение групп людей и поколений также обусловлено информацией, заимствованной от других групп или унаследованной от предшествующих поколений, и непрерывно модифицируется в процессе взаимного обмена и прогресса. Однако отличие состоит в том, что появление нового человека или новой технической системы как самостоятельной единицы может быть относительно четко фиксировано во времени, тогда как человеческие сообщества и коллективы, как правило, трансформируются одно в другое постепенно, границы между ними «размыты» и соответственно наследование ими информации представляет собой также растянутый во времени, «размытый» процесс.

1.2. Мнемология — общее учение о памяти

Аналогии в трактовке и изучении проблем памяти качественно различных кибернетических систем представляют интерес не только с точки зрения роли памяти в их функционировании, но и для исследования механизмов, лежащих в ее основе. Особенно плодотворными эти аналогии могут явиться в отношении сравнительного изучения механизмов памяти кибернетических машин и живых организмов. Еще Винер отмечал, что «... проблема объяснения природы и разновидностей памяти у животных находит параллель в задаче создания искусственных органов памяти для, машин».

Успехи в разработке теории и конструировании технических запоминающих устройств (ЗУ) позволили подойти к обоснованию гипотез функционирования биологической памяти с инженерно-математических позиций. С другой стороны, возможности математического и физического моделирования нейронов и нервных сетей облегчили задачи проверки этих гипотез и явились мощным средством дополнения и корректировки данных непосредственного нейрофизиологического эксперимента.

Исследования механизмов памяти живых организмов играют чисто познавательную роль, а также имеют существенное практическое значение не только для медиков, но и для инженеров-кибернетиков. Последние рассчитывают и в этой области на реализацию возможностей бионического моделирования, т. е. использования знания процессов и механизмов памяти животных и человека для усовершенствования и создания новых видов ЗУ кибернетических машин.

Комплексное изучение памяти во всех ее проявлениях позволило накопить значительное количество теоретических и экспериментальных материалов, объединяемых в специальную отрасль кибернетики — мнемологию (учение о памяти). Корень слова «мнемология» происходит от имени Мнемосины или Мнемозины — в греческой мифологии богини памяти, матери девяти муз (мнемонид), рожденных ею от Зевса.

Какова же основная проблематика миемологии как общего учения о памяти кибернетических систем? Она состоит в следующем:

1) решение вопроса об общих принципах механизма воздействия сигнала, несущего информацию, на запоминающую среду и фиксации его в той или иной форме в этой среде;

2) сравнительное изучение характеристик и параметров памяти различных уровней разных кибернетических систем;

3) исследование материального субстрата памяти, а именно возможностей накопления информации непрерывной вещественной средой или дискретными запоминающими элементами;

4) организация накопителей информации, т. е. определенная система коммутации или установления связей между отдельными запоминающими элементами и их ансамблями, а также между ними и входами и выходами всего блока памяти, обеспечивающая возможности ввода и воспроизведения информации;

5)организация связей между отдельными блоками памяти и объединение их в систему и исследование взаимодействия, соподчиненности и иерархии внутри системы;

6) разработка методов размещения информации в памяти при записи и (поиска ее при воспроизведении;

7) решение вопросов надежности функционирования системы памяти.

Разумеется, сфера интересов мнемологии не ограничивается только этими вопросами — здесь сформулированы лишь наиболее важные и крупные общие проблемы учения о памяти кибернетических систем.

1.3. Принципы накопления информации

Любую систему, способную воспринимать и выдавать информацию, или, точнее, сигналы, несущие информацию, можно представить в виде «черного ящика» А, имеющего по крайней мере один вход и один выход (рис. 1.1). В общем случае количество входов и выходов может быть неограниченно большим.

Рис. 1.1. Система, передающая информацию

Пусть на вход системы подается некоторое, изменяющееся во времени, воздействие (сигнал) fвх(t). Система реагирует па это воздействие появлением на ее выходе сигнала fвых(t+т), который обязательно будет запаздывать по отношению к входному сигналу на некоторое время х задержки в системе и обязательно подвергнется некоторой модификации. Условием возможности использования системы А для передачи информации является, очевидно, наличие между функциями fвх(t) и fвых(t+т) связи функционального или хотя бы корреляционного характера. Модификация сигнала может носить характер искажений той или иной природы, но может представлять собой и полезный процесс, например усиление, оптимальную фильтрацию и т. д.

Итак, практически всегда


В ряде случаев это неравенство отражает просто факт искажения, свойственного любой передающей системе, причем мерилом ее работоспособности является соблюдение равенства


где I — смысловое содержание информации, заключенной соответственно во входном и выходном сигналах и доступной к выделению из выходного сигнала.

Это общее описание в равной степени справедливо для любой системы передачи и хранения информации. Действительно, любой канал связи обеспечивает связь между его входом и выходом, но наряду с этим в течение более или менее длительного интервала времени, определяемого длиной канала и его физическими свойствами, задерживает в себе, «хранит» информацию. Здесь время задержки т является, как правило, нежелательным свойством канала и должно быть, по возможности, минимизировано. С другой стороны, любое устройство хранения информации можно рассматривать как канал связи, также осуществляющий передачу информации со входа на выход, но одновременно обеспечивающий задержку этой информации на некоторое, желательно регулируемое и в принципе сколь угодно длительное время, которое; можно назвать временем хранения информации.

Рассмотрим вопрос о возможных путях реализации функций записи, хранения и воспроизведения информации материальной системой, представляющей собой множество элементов а, б, в, ..., связанных некоторым образом между собой (рис. 1.2). Связи между элементами могут быть осуществлены различными путями: по принципу «каждый с каждым», или в определенном порядке, предписываемом логикой работы системы, или, наконец, могут носить случайный характер.

Рис. 1.2. Реализация функций памяти в системе

В принципе связи между элементами могут и вовсе отсутствовать, но тогда условием использования любого элемента для хранения информации является наличие у него входа и выхода для связи с внешней средой. Связи между элементами могут быть двусторонними (а<->б, б<->в) или односторонними (в->е, б->г). Для приема и выдачи информации система должна иметь некоторое количество входов и выходов (на рис. 1.2 соответственно: 1, 2, 3 и 4, 5, 6, 7).

В рассматриваемой системе, очевидно, возможны следующие основные механизмы реализации функций памяти.

Прежде всего, под влиянием поступивших извне сигналов могут произойти устойчивые изменения состояний элементов а, б, в, ..., которые логично называть в таких системах запоминающими элементами. Эти изменения состояний могут осуществляться в виде непрерывного процесса (например, плавное изменение заряда конденсатора, постепенное послойное перемагничивание ферритового сердечника) или скачкообразно (переключение триггера, перемагничивание сердечника из одного состояния намагниченности в другое и т. п.). Соответственно может идти речь о запоминающих элементах аналогового или дискретного типа. В качестве дискретных элементов могут применяться любые мультистабильные элементы, способные изменять свое состояние под влиянием внешних воздействий, длительно сохранять и допускать распознавание этого состояния при наличии внешнего запроса. Так как подавляющее большинство дискретных систем обработки и хранения информации работает в двоичном коде, то наибольший интерес с точки зрения построения запоминающих устройств представляют бистабильные запоминающие элементы.

Другой возможный механизм фиксации информации может заключаться в более или менее устойчивом изменении состояний каналов связи между элементами. Эти изменения можно осуществлять либо с помощью замыкания или размыкания каналов, либо с помощью плавных или скачкообразных изменений их амплитудных, частотных или каких-либо иных характеристик.

Оба механизма — устойчивые изменения состояний запоминающих элементов или связей между элементами— могут служить основой работы так называемых статических устройств хранения информации.

Еще один возможный механизм хранения информационного кода — циркуляция его по некоторому замкнутому контуру (или по нескольким контурам). Так, информационный сигнал, поступивший на вход 1, может возбудить элемент а, который через связь а->б возбудит элемент б, далее возбуждение распространится, например, к элементам в и е, вернется к элементу а и т. д. Таким образом, возникает контур рециркуляции информации абвеа..., показанный на рис. 1.2 штриховой линией.

Не исключена возможность возникновения дублирующих рециркуляционных процессов и в других контурах, например абгдеа ..., абва ... и т. д. Описанный механизм может явиться основой создания так называемых динамических рециркуляционных устройств памяти (например, запоминающих устройств на линиях задержки). Естественно, что для длительного поддержания рециркуляционных процессов в соответствующие замкнутые контуры должны входить активные элементы, обеспечивающие компенсацию потерь и восстановление амплитуды кодовых сигналов.

Практически во всех современных системах хранения дискретной информации, кроме динамических ЗУ на линиях задержки, в основу положен принцип статического хранения за счет вынужденного извне перехода элементов (как правило, бистабильных) из одного состояния в другое и последующего длительного сохранения этого состояния. То же можно сказать и о хранении информации в биологических системах, где согласно доминирующей в настоящее время теории основой долговременной (прижизненной) и генетической памяти является сохранение тех или иных статических состояний нейронов или их частей, а динамические рециркуляционные процессы происходят лишь в качестве механизмов кратковременной или оперативной памяти при вводе и выводе информации.

Ввод информации в любую систему хранения при запоминании (фиксации, записи) и вывод информации из нее при воспроизведении (выборке, считывании) связаны с изменением во времени сигналов, несущих информацию.

Хранение же информации внутри блока памяти, основанного на статических принципах, может быть выражено, очевидно, не временной функцией f(t), а некоторой пространственной функцией f(x, y, z, t), характеризующей распределение состояний тех или иных параметров запоминающей среды или накопителя информации в трехмерном пространстве (рис. 1.3). При этом под влиянием входных сигналов fвх(t1) и сигнала адреса fа(t1) к моменту t2 окончания переходных процессов формируется некоторое адекватное функциям fвх(t1) и fа(t1) состояние среды ф(x, y, z, t2). Этот процесс может быть формально записан в виде


где A — некоторый оператор, определяющий соответствие между элементами множества входных сигналов, кодирующих записываемую информацию и заданный адрес, и множества состояний носителя информации.

В идеальном накопителе состояние ф(x, y, z, t2) должно оставаться неизменным в течение всего заданного промежутка времени хранения информации tхр.

Рис. 1.3. Формальное описание процессов записи, хранения и воспроизведения информации в памяти

Однако в реальных накопителях к моменту начала считывания информации t3=t2+tхр состояние среды неизбежно изменяется как под влиянием внутренних процессов, свойственных всякой материи (явление старения, тепловое движение, квантово-механические явления и т. п.), так и под влиянием внешних воздействий (изменения температуры, воздействия электромагнитных полей, вибраций, радиации, соседних участков запоминающей среды или соседних запоминающих элементов и т. д.).

Этот процесс запишем в виде


где В — оператор, описывающий процесс изменения множества состояний носителя информации за время хранения информации, т. е. в интервале времени от t2 до t3. В отличие от детерминированного в своей основе оператора A (хотя и подверженного случайным флюктуациям) оператор B в значительно большей степени имеет вероятностно-статистический характер.

Очевидно, что


Процесс воспроизведения или вывода информации можно записать в виде


где C — оператор, реализующий в интервале времени от t3 до t4 процесс вывода и определяющий соответствие между элементами множества состояний носителя информации, заданным адресом и элементами множества выходных сигналов или сигналов считывания.

Быстродействие блоков памяти определяется, очевидно, длительностью интервалов (t2-t1) и (t4-t3), причем в эти интервалы включается и время успокоения всей системы, необходимое для того, чтобы система была способна к восприятию новых внешних информационных воздействий.

1.4. Некоторые вопросы терминологии

Сложившаяся к настоящему времени терминология в области кибернетики вообще и в области теории и техники хранения информации в частности формировалась в значительной степени стихийно и обладает рядом существенных недостатков. К ним относятся многозначность, синонимия, наличие дезориентирующих терминов, имеющих буквальные значения, противоречащие сущности понятий, выражаемых этими терминами. Естественно, что такое положение затрудняет обмен информацией, чтение нужной литературы, работу конференций и т. д.

Хотя далее в книге дается истолкование некоторых терминов, представляется полезным привести здесь наиболее важные основные определения, которыми мы будем пользоваться в дальнейшем изложении.

Память — совокупность процессов и механизмов, определяющих способность организованной материи селективно фиксировать и сохранять во времени следы информационных воздействий и при определенных условиях полностью или частично воспроизводить эти следы. Такое расширительное толкование термина «память» отличается от определения, сложившегося в психологии, где явления памяти неразрывно связываются с психической деятельностью человека. Предлагаемое определение позволяет использовать этот термин для описания функций хранения информации в любых кибернетических системах — живых организмах, машинах, социальных системах.

Мнемология — учение о памяти кибернетических систем.

Запоминающее устройство (ЗУ) — техническое устройство, предназначенное для реализации функций памяти в кибернетических машинах и других инженерных системах. Термин ЗУ в отношении живых организмов не применяется.

Накопитель — часть ЗУ, предназначенная собственно для хранения информации — накопительная или запоминающая среда.

Запоминающий элемент — элемент, который может находиться в нескольких (по крайней мере, двух) устойчивых состояниях и предназначается для фиксации и хранения одной цифры или разряда числа. Аналоговые запоминающие элементы, предназначенные для хранения величин, выраженных в аналоговой форме, должны обладать способностью (во всяком случае теоретически) находиться в бесконечном количестве устойчивых состояний. Иногда запоминающие элементы называют элементами памяти, однако этот термин нельзя считать удачным.

Ячейка ЗУ, запоминающая ячейка — часть накопителя (совокупность запоминающих элементов), предназначенная для хранения кода одного слова или числа.

Регистр — схема, совокупность запоминающих элементов, предназначенная для хранения кода — отдельное ЗУ, используемое для хранения одного числа.

Запись (фиксация) — ввод информации в память (ЗУ) на хранение.

Считывание (воспроизведение) — извлечение (вывод) информации из памяти (ЗУ).

Обращение к памяти (ЗУ) — совокупность процессов и операций, необходимых для записи или считывания информации.

Адресное ЗУ — запоминающее устройство, в котором место обращения определяется адресом, т. е. номером запоминающей ячейки, в которой хранится информация.

Ассоциативное ЗУ — запоминающее устройство, в котором место обращения определяется содержанием хранящейся информации. Поиск нужной информации в ассоциативном ЗУ осуществляется по ее содержанию или специальным признакам.

Поиск — совокупность процессов, обеспечивающих отыскание в памяти (ЗУ) нужного слова.

Емкость — наибольшее количество слов или бит, которое может одновременно храниться в памяти (ЗУ).

Плотность записи (удельная емкость) — количество битов информации, приходящееся на единицу объема накопителя.

Воображение как предвосхищение

В данной статье приводится глава из книги Найссера посвященная его гипотезе о воображении как предвосхищении восприятия. Мы находим эту информацию очень полезной с точки зрения мнемологии и конструирования мнемоник. Обратите внимание, как автор описывает невидимые свойства образов, локомоцию (то есть перемещение в пространстве), схемы образов как когнитивные модели восприятия, контекст как иерархический способ организации схем. Это все наводит на мысль, что корейская мнемоника использовала именной такой подход. Собирая во Внутреннем Храме схемы образов на все случаи жизни, монахи невольно начинали все запоминать без видимых усилий.

Найссер «Познание и реальность».
Глава 7. Воображение и память

Воображение – тема, казавшаяся некогда слишком зыбкой, слишком менталистской и слишком незначительной для серьезного изучения, – стала сейчас модным объектом когнитивных исследований, насчитывающих уже много важных открытий и повторных открытий. Была многократно подтверждена эффективность образов как мнемотехнических средств; установлено, что воображение и восприятие могут вступать в конфликт друг с другом, по крайней мере в определенных условиях; операции сканирования или изменения ориентации образов осуществляются, как было показано, в определенные и доступные измерению интервалы времени. Интенсивно исследовались эйдетические образы, характерные для некоторых детей, и были написаны книги о людях с замечательными способностями к образному запоминанию.

Полученные результаты объяснялись в основном в терминах линейной когнитивной модели, изображенной в огрубленном виде на рис. 1. Эта модель предполагает, что зрительный образ – это, в сущности, сформировавшийся необычным способом «перцепт». Считается, что, хотя перцепты, как правило, являются завершением цепи операций по переработке информации, в начале которой находится стимул, они могут быть получены также и в отсутствие такового. С помощью памяти можно вызвать поток процессов где-то в середине перцептивной системы (вместо того чтобы запустить его, воздействовав на рецепторы), и в конечном счете он достигнет того места, где находится сознание. Когда это случается, мы, согласно модели, констатируем наличие умственного образа. Если воспользоваться терминологией прошлого века, то образы представляют собой не что иное, как «ощущения центрального происхождения».

Рис. 1. Модель восприятия, основанная на теории внутренней переработки информации

На самом деле существует два варианта этой теории, спор между сторонниками которых сводится к вопросу о том, можно ли считать, что поток переработки завершается, когда достигается уровень сознания. Некоторые психологи полагают, что можно манипулировать образом, изучать его и перерабатывать и на каких-то последующих стадиях, как если бы он был картиной, которую реально разглядывает индивид. Это в определенном смысле согласуется с интроспекцией, поскольку мы действительно как будто бы рассматриваем наши образы. В то же время философский аспект такого подхода имеет целый ряд слабых мест: приходится постулировать существование нового перцептивного механизма, осуществляющего это рассматривание. Понимая эту трудность, другие теоретики склоняются к мысли, что вся переработка осуществляется где-то за кадром, а сознательный образ не более чем эпифеноменальный след уже выполненной работы.

Оба варианта линейной теории сталкиваются с трудностями при объяснении того, почему образы и перцепты обычно не смешиваются друг с другом. Почему индивид знает, имеет ли содержание его сознания в данный момент своим источником внешний стимул или нет? Действительно, мы почти всегда в состоянии дать себе в этом отчет, по крайней мере когда не спим. Хотя эксперимент Перки часто приводится в качестве доказательства того, что перцепты и образы трудно различимы, однако при его проведении было допущено много серьезных ошибок, и он фактически не был никем воспроизведен. Повседневный опыт свидетельствует об обратном: восприятие объекта и его образное представление действительно имеют нечто общее, однако они тем не менее явно различны.

В этой главе будет предложен такой подход к указанной проблеме, который непосредственно вытекает из понимания восприятия, изложенного в предыдущих главах. Воображение не есть восприятие, но образы действительно представляют собой дериваты перцептивной активности. Конкретно они представляют собой предвосхищающие фазы этой активности, схемы, которые воспринимающий вычленил из перцептивного цикла для других целей. Воображение не смешивается обычно с восприятием, потому что последнее предполагает непрерывный сбор новой информации. Только когда этот процесс прерван или отсрочен, могут появиться образы. Поскольку это происходит неизбежно и регулярно во время локомоций, когнитивные карты являются наиболее широко используемым и наименее спорным видом умственных образов.

Образы как перцептивные предвосхищения

На практике понятие воображение определяется посредством перечисления довольно случайного набора операций, включающего собственно интроспекцию, отчеты других людей об их интроспективных наблюдениях, а также множество более или менее объективных экспериментальных процедур. Предлагаемая гипотеза рассчитана на объяснение не только экспериментальных результатов, но и многих интроспективных феноменов. Я полагаю, что переживание наличия образа представляет собой внутренний аспект готовности к восприятию воображаемого объекта и что различия между людьми в природе и качестве их образов отражают различие информации, к сбору которой они подготовились. Некоторые люди находят естественным утверждать, что они «видят» свои образы, другие же полностью отвергают такую терминологию. Трудно сказать, насколько эти индивидуальные различия связаны со случайным выбором метафоры и насколько они отражают реальные различия зрительных перцептивных механизмов. Если, однако, образы суть примеры перцептивной готовности, следует, конечно, ожидать различий в точности, объеме и детальности предвосхищаемой в них информации.

Воображение и зрение коренным образом отличаются друг от друга. Когнитивные карты и схемы объектов, которые проявляются как образы, когда они выступают самостоятельно, смешиваются с актами локомоции и восприятия, если они возникают в процессе уже осуществляющейся активности. Они являются лишь компонентами перцептивного цикла, но не всем циклом и не его объектом. Когда же они возникают отдельно от всего остального, то переживаемое нами представляет собой воображение, а не видение. Каждому приходилось переживать подобное, каким бы именем он ни называл это и какому бы уровню структурности и детальности ни соответствовало переживаемое. Образы не являются воспроизведениями или копиями ранее сформированных перцептов, поскольку восприятие по своей сути не сводится в первую очередь к получению перцептов. Образы – это не картинки в голове, а планы сбора информации из потенциально доступного окружения.

С этой точки зрения люди не являются единственными существами, наделенными воображением. Каждый организм, способный предвосхищать организацию объектов в окружающей его среде, имеет когнитивную карту; каждый, кто может приготовиться к сбору информации, специфицирующей некоторый объект, способен представить себе этот объект. Воображением, следовательно, наделены очень многие виды животных, а также самые маленькие дети. Наделены им, однако, и взрослые, обладающие речью люди, и их интроспективные отчеты ставят перед рассматриваемой гипотезой две проблемы. Первую проблему создает сам факт существования интроспекции: если образы суть предвосхищения, а не картины, то что же происходит, когда мы их описываем? Отложим ответ на этот вопрос до следующей главы, которая будет целиком посвящена языку и его использованию. Другая проблема более актуальна и, возможно, уже волнует читателя. Каждый знает на основе своего собственного опыта, что мы способны воображать вещи, которых на самом деле не ожидаем. Само слово «воображаемые» говорит о том, что образы представляют собой нечто иное, чем реалистическое предвосхищение будущего. Как это следует понимать?

Когда кто-нибудь описывает умственный образ, он в соответствии с нашей гипотезой не говорит о вещи, которая существует в каком-то отдаленном и туманном уголке мозга; он говорит о принадлежащей реальному миру вещи, которая может быть актуально или потенциально воспринята. Это не означает, разумеется, что она должна быть реальной. По своей природе предвосхищения относятся скорее к вещам, которые еще только могут появиться, чем к вещам, существование которых уже установлено. Более того, нет никаких оснований для того, чтобы имеющий образ индивид верил, что соответствующий объект имеется где-то за углом или что он вообще когда-либо предстанет перед ним. Чтобы вообразить то, что, как вы знаете, не является реальностью, вам необходимо только отделить чисто зрительную готовность увидеть от общих представлений о том, что может реально случиться, и включить ее в схему другого вида. Если у вас возник образ единорога, стоящего у вас за плечом, хотя вы убеждены в том, что единорог – это сугубо мифическое животное, – это значит, что вы приготовились к сбору зрительной информации, которая открылась бы вам в единороге, несмотря на полное понимание того, что все эти приготовления напрасны. Я не знаю, способны ли к таким реорганизациям схем животные; во всяком случае, детям требуется много времени для овладения этим умением. Взрослым, однако, это дается как будто довольно легко. Согласно предлагаемой здесь гипотезе, даже противоречащие фактам образы все-таки представляют собой потенциально полезные предвосхищения. Если бы единорог каким-либо образом материализовался за спиной человека, вообразившего себе его, этот человек увидел бы его легче и быстрее, чем если бы он вообразил себе что-нибудь другое. Экспериментальные данные, подтверждающие это утверждение, будут приведены ниже.

В некотором смысле в создании образа единорога участвуют два одновременных и противоречащих друг другу предвосхищения: увидеть можно и увидеть нельзя. Если первое из них формируется зрительными схемами, то второе поддерживается более глубокими и менее лабильными когнитивными системами. Они не обязательно должны противоречить друг другу; зрительные схемы обычно включены в другие и частично управляются ими. Мы можем произвольно вызывать у себя образы вещей по причинам, которые могут иметь мало или вообще ничего общего с нашим воспринимаемым окружением. Иногда такие причины достаточно очевидны; экспериментатор может специально попросить нас вызвать в воображении образ, потому что именно этого требует его исследование. Часто, однако, мы почти или совсем не можем объяснить причины, почему это пришло нам на ум. Умственные образы нередко символизируют предвосхищения или желания, являющиеся подсознательными или бессознательными в фрейдовском понимании этих терминов. Эти символические процессы, однако, не будут здесь рассматриваться; меня в настоящее время больше интересует природа воображения, а не его, цель.

Способность делить, выделять и манипулировать предвосхищениями чрезвычайно важна. Она является, на мой взгляд, одной из наиболее фундаментальных операций среди всех так называемых высших психических процессов. Воображение – это лишь один пример; в следующей главе я постараюсь показать, что другим примером является язык. Как происходит это выделение? Возможны самые разные способы, большинство из которых даются нам – и требуются от нас – практикой и культурой, в рамках которой мы развиваемся. Высшие психические процессы – это прежде всего социальные феномены, ставшие возможными благодаря когнитивным орудиям и характерным ситуациям, сложившимся в ходе истории. Умственные образы, однако, представляют собой, по крайней мере частично, исключение из этого правила. Выделение образов из непосредственного контекста с неизбежностью происходит хотя бы в одной ситуации, с которой мы все хорошо знакомы, – речь идет о локомоции.

В главе 6 подчеркивалось, что когнитивные карты – это, в сущности, ориентировочные схемы, аналогичные по функции менее широким схемам, делающим возможным восприятие объектов. Тем не менее между ними существует одно важное различие. Последовательные фазы перцептивного цикла сменяют друг друга быстро, часто за доли секунды. Для восприятия требуется сравнительно небольшое время; предвосхищения, саккадические движения и фиксации взгляда, на которые и приходится это время, действительно кратки. Локомоция же, напротив, дело медленное. Продолжительные периоды, во время которых движущийся индивид предвосхищает места и предметы, отсутствующие пока в поле зрения, неизбежны. Это означает, что он часто сохраняет схемы, совершенно неадекватные его непосредственному окружению или чему-нибудь, что ему приходится в данный момент делать. В этих условиях, должно быть, становится вполне естественным все большее использование выделенных ориентировочных схем. Вследствие этого существует значительное согласие в отношении того, что такое когнитивные карты, гораздо большее, чем в отношении образов в узком смысле слова. Другой, побочный, результат этой ситуации состоит в том, что каждый может пользоваться ориентировочными схемами для иных целей, нежели локомоция, по крайней мере после того, как ему укажут на такую возможность. Эта возможность лежит в основе древнейшего и наиболее эффективного мнемонического приема.

Метод локусов

Любое животное, способное найти нужное ему место в окружающем мире, демонстрирует ipso facto эффективную и гибкую память. В каждый момент своего путешествия оно предвосхищает отсутствующую в этот момент информацию на основе сформировавшейся когда-то ранее когнитивной карты. Эта ориентировочная схема в каждый момент путешествия животного претерпевает определенные изменения, которые неминуемо проявятся при следующем использовании схемы. Такая способность имеет важнейшее значение для приспособительного поведения как человека, так и крысы или шимпанзе, однако мы знаем о ней удивительно мало. Как формируются когнитивные карты? Какого рода информацию включают они на различных стадиях своего развития? Как они изменяются под влиянием опыта? При каких условиях они забываются? Какого рода сходство приводит к смешению ориентировочных схем, относящихся к различному окружению? В отсутствие соответствующих экспериментальных данных на большинство из поставленных вопросов можно ответить лишь в самом общем виде.

Очевидно, нетрудно добавить новую информацию к когнитивной карте, когда мы воспринимаем изменения в среде, видя, например, что мост закрыт по причине ремонта или что кошка уснула на диване. Такая информация чрезвычайно устойчива и легко припоминается, хотя степень ее детальности сильно варьирует от случая к случаю и от человека к человеку. (Отчасти такая вариация просто отражает различия в том, сколько информации было получено во время восприятия.) Очень важно, что информацию можно добавлять в когнитивные карты даже на основе устного сообщения об изменении ситуации, то есть в отсутствие собственного восприятия. Мы можем изменять перцептивные предвосхищения и планы наших путешествий на основе одной только вербальной информации. Изменения, вносимые таким образом, не эквивалентны изменениям, возникающим в результате непосредственного восприятия, поскольку мы не были вовлечены в перцептивный цикл взаимодействия с самими объектами. Тем не менее эти изменения также могут быть весьма значительными и устойчивыми.

Когнитивные карты могут забываться до некоторой степени; иными словами, они утрачивают со временем какие-то свои детали. Забывание в этом смысле является, однако, менее сильным, чем можно было бы ожидать; мы с радостью обнаруживаем, что много лет спустя можем снова найти дорогу в некогда знакомой местности. Забывание, которое все-таки имеет место, затрагивает скорее незначительные детали включенных схем, нежели общую структуру. Так по крайней мере можно было бы предположить по аналогии с вербальным материалом: как показывают исследования, содержание предложения или рассказа в целом сохраняется в памяти значительно дольше, чем конкретные слова, входящие в их состав.

Большинство ошибок, встречающихся при использовании когнитивных карт, обусловлены, видимо, не столько чистым «забыванием», сколько ошибками смешения или интерференции. Нередко у нас формируется более одной когнитивной карты данной части среды. В последний раз, например, мост, возможно, был открыт для движения, а кошка сидела на ковре. Для адекватного воспоминания в таких условиях требуется знать, какая именно когнитивная карта соответствует данному моменту – иными словами, какая из них сформировалась позднее. Если ни одна из сохранившихся характеристик когнитивных карт не указывает на их относительный возраст (что часто случается по прошествии значительного периода времени), могут произойти ошибки. Поиск дороги и припоминание, таким образом, больше всего подвержены ошибкам в тех случаях, когда соответствующие ситуации часто менялись в прошлом (подобно местонахождению кошки), и меньше всего – в случае сравнительно стабильных ситуаций (например, местонахождения зданий).

Тот факт, что когнитивные карты относительно устойчивы во времени и тем не менее легко поддаются модификациям, делает их удобными мнемоническими средствами. Метод локусов, изобретенный в древности греками, основывается именно на этих свойствах. Прежде всего необходимо ознакомиться с последовательностью каких-либо примечательных мест (локусов), расположенных вдоль некоторого маршрута. (Для древних в качестве такового часто служила прогулка по обширному храму с многочисленными нишами и статуями; сейчас для этой цели удобнее использовать территорию университетского городка.) Заучив такую когнитивную карту, можно пользоваться ею снова и снова как мнемоническим средством. Для того чтобы запомнить какой-то случайный список предметов, вы должны просто последовательно зрительно представить их себе находящимися в определенных вами заранее и следующих друг за другом вдоль маршрута локусах. Чтобы вспомнить список, потребуется лишь мысленно повторить путь; каждый предмет из списка будет спокойно дожидаться на том месте, где вы его поместили.

Нет сомнений в эффективности этого метода. Он позволяет запомнить список любой длины за один раз при условии предварительного формирования когнитивной карты с достаточно отчетливыми локусами. Этот метод годится для всех, даже для людей, которые вначале утверждают, что у них вообще никогда не бывает никаких образов. После многих демонстраций этого метода в аудиториях я еще не нашел ни одного, студента, неспособного воспользоваться им. Несколько лет назад группа моих студентов подготовила и прочитала курс по памяти и воображению в местной средней школе; каждый школьник оказался в состоянии понять и применить метод локусов.

Универсальную эффективность этой мнемонической системы легко объяснить. Имеющийся у нас образ объекта в конкретном месте представляет собой просто-напросто готовность к сбору информации, специфицирующей объект, в тот момент, когда мы окажемся в нужном месте. Каждый, кому знакома некоторая местность, имеет когнитивную карту, включающую схемы многих индивидуальных локусов, и способен предвосхитить, что он увидит последовательно в любом из этих мест. Каждый, кто способен изменить когнитивную карту на основе вербальной информации и дать позднее вербальное описание того, что он готов увидеть, может воспользоваться методом локусов для организации и воспроизведения случайных списков.

Ассоциации, воображение и память

Существуют и другие способы использования образов для запоминания вещей. В экспериментальной процедуре, называющейся «Метод парных ассоциаций», испытуемый заучивает большое число пар слов (например, «акула – колыбель») до тех пор, пока он не окажется в состоянии вспомнить второй член любой пары в ответ на предъявление первого. Список из 20 таких пар приходится повторять много раз, если заучивать его обычным способом. Заучивание происходит гораздо быстрее, если просить испытуемого формировать умственные образы каждой пары, отображающие взаимодействие ее членов: например, зрительно представить себе акулу в колыбели или грызущую колыбель. Метод не будет «работать», если два объекта просто представлены один рядом с другим; они обязательно должны находиться во взаимодействии. Более того, он неэффективен в тех случаях, когда пара состоит из абстрактных слов типа «справедливость» или «категория»; слова должны быть конкретными.

Такие мнемонические приемы основаны на схемах объектов, так же как метод локусов базируется на ориентировочных схемах. Восприятие, подобно локомоции, является циклической активностью, включающей в себя фазы предвосхищения и сбора информации. Любая отсрочка между предвосхищением и сбором вызывает состояние нереализованной перцептивной готовности, внутренним аспектом которой является умственный образ. Сформировать у себя образ акулы в колыбели – значит приготовиться к рассматриванию акулы в колыбели, приготовиться к получению информации, которую могло бы предоставить столь невероятное зрелище.

Важно отметить, что настоящей акуле в настоящей колыбели будет соответствовать другая информация, чем просто одной акуле. Вертикальные перегородки будут частично закрывать ее тело, хотя легкие движения головы воспринимающего могут вернуть эти участки тела в поле зрения. Когда два объекта находятся в тесной пространственной связи, перцептивный цикл развертывается совершенно иначе, чем это произошло бы, если бы каждый был виден по отдельности. Следовательно, наша схема данного объекта оказывается модифицированной, когда мы предвосхищаем возможность увидеть ее в каком-то конкретном контексте. Мы все ежедневно осуществляем такие модификации. Тот факт, что я, например, оставил свою любимую трубку в пепельнице в гостиной, означает, что в мои ближайшие планы поисков трубки входило, помимо прочего, намерение посмотреть на («около», «в») пепельницу. Когда я сейчас пытаюсь вспомнить, где я мог ее оставить, моя схема трубки отражает эти перцептивные планы, то есть возникает образ трубки в пепельнице. Если у меня только одна трубка и если я терял ее только один раз, то, вероятно, можно считать, что я не могу не вспомнить, где она.

Часто, разумеется, мне это не удается. Этот метод может быть эффективным только в том случае, если в момент припоминания вызывается к жизни адекватная схема: моей трубки в данной пепельнице или акулы в колыбели, а не акулы с рекламы к кинофильму «Челюсти». Что же позволяет отличить правильную схему в ситуации, когда существует много схем? Часто этому способствует дополнительный контекст (более широкие схемы) – например, если я вспомню, как курил трубку, разговаривая с женой в сумерках. Кроме того, обычно легко отличить недавно сформировавшуюся схему, может быть, потому, что внутренний контекст этой схемы – лежащие в ее основе установки, планы, чувства – еще сохраняется в тот момент, когда пытаешься вспомнить. Если такая информация отсутствует, скорее всего, вспомнить что-либо не удастся. Возможно, именно поэтому профессиональные мнемонисты советуют пользоваться не тривиальными, а как можно более экзотическими, необычными образами. Хотя некоторые недавно проведенные эксперименты не подтвердили преимущества необычных образов в качестве мнемонических средств, я отношусь скептически к этим результатам. В таких экспериментах используются, как правило, наивные испытуемые, для которых уже сама экспериментальная ситуация создавала уникальный контекст; кроме того, у них проверялось обычно не отсроченное воспроизведение, а непосредственное.

Развиваемая здесь интерпретация роли образов как мнемонических средств объясняет, почему запоминаемые объекты должны взаимодействовать в воображении, а не просто присутствовать один наряду с другим. В используемом здесь смысле два объекта взаимодействуют в том случае, если от их пространственной взаимосвязи зависит, как они выглядят или как мы их увидим. Лучше представить себе зрительно акулу в колыбели, чем просто рядом с ней, потому что только первая связь изменит нашу схему восприятия акулы. Эта гипотеза объясняет также, почему ассоциируемые слова должны быть конкретными, а не абстрактными. Точнее говоря, в ней содержится определение конкретного, пригодное для этой задачи. Слово конкретно, если, и только если, оно обозначает нечто такое, что может быть воспринято, иными словами, нечто, обеспечивающее такую сенсорную информацию, которая может быть предвосхищена. (Разумеется, можно воспользоваться образной мнемоникой и для запоминания абстрактных слов, если мы сумеем связать их с конкретными; например, запомнить пару «справедливость – категория», зрительно представив себе, скажем, окровавленного кота, сидящего на весах. [Английское слово «category» («категорию») разделено автором на две части «cat» – кот и «gory» – окровавленный. – Прим. пер.])

Схема по самой своей природе может представлять вещи, временно скрытые от зрения. Хотя ваше пальто может, например, висеть в шкафу, вы в состоянии частично предвосхитить информацию, которую вы получите, подойдя к шкафу и открыв дверцу. Таким образом, вещи, находящиеся внутри или позади других вещей, можно представить точно так же, как вещи, взаимодействие которых открыто взору. Если бы образы были мысленными картинами, это было бы невозможно; никакая обыкновенная картина не в состоянии показать закрытые объекты. Если же, однако, они суть предвосхищения, нельзя ограничивать их тем, что можно увидеть только с данной точки наблюдения. Отсюда следует, что память получит дополнительную помощь, если вообразить скрытые, не допускающие графического изображения связи между двумя вещами и представить себе эти связи в виде некоторой картины. Нэнси Керр и я смогли показать несколько лет назад, что это справедливо. Хотя в интроспективных отчетах наших испытуемых отмечалось, что образы скрытых предметов были не такими «яркими» или «хорошими», как другие образы, они тем не менее оказывались не менее эффективными средствами запоминания.

Сознательное использование умственных образов это только один способ запоминания вещей, однако принципы, посредством которых я пытался объяснить его, имеют достаточно общий характер. Соблазнительно думать, что они могут быть положены в основу законченной теории памяти. В такой теории повторное предъявление одного и того же материала представляло бы собой некоторую регулярность событий, которую следует обнаружить, а не способ упрочения индивидуального следа памяти. Поскольку схемы не исчезают, их использование (независимо от того, будут ли они выделены из перцептивного цикла или нет) должно лежать в основе воспоминания; забывание будет происходить всякий раз, когда данный стимул оказывается не настолько специфичен, чтобы специфицировать схему. С учетом нескольких дополнительных гипотез (потребуется, например, оговорить специфические особенности вербальных схем, чтобы объяснить лабораторные феномены кратковременной памяти) эта концепция могла бы, вероятно, оказаться пригодной для объяснения многих известных экспериментальных фактов: эффектов контекста, специфичности кодирования, проактивного торможения, кластеризации категорий и т. п. Тем не менее я не поддамся этому соблазну. Никакой теории памяти в настоящей книге предложено не будет.

Дело в том, что у нас практически нет сколько-нибудь систематизированных знаний о памяти, как она проявляется в повседневной жизни. Почти все феномены, которые должна объяснить современная теория, имеют в высшей степени искусственный характер: воспроизведение списков бессмысленных слогов, опознание условных изображений, входивших в состав некоторого множества и предъявлявшихся ранее испытуемому, и т. д. Бартлетт много лет назад указал на эту проблему, однако его предложение просить испытуемых пересказывать тексты объемом около страницы, прочитанные им несколько дней назад, было почти столь же нереалистическим. Современные необартлеттианцы снова предлагают своим испытуемым воспроизводить короткие тексты, однако как бы изобретательны ни были их методы, они не могут изменить того факта, что в реальной жизни ни один нормальный человек не станет по своей воле это делать. (Люди действительно читают книги, в этом нет сомнений, но психологи редко интересовались тем, что эти люди узнают в результате этого занятия. Актеры запоминают роли, но делают они это не с помощью методов, изучаемых в таких экспериментах.) Сейчас вновь возник интерес к тому, как формируются мнемонические навыки у детей, но он сосредоточен главным образом на искусственных задачах, предполагающих использование весьма специфических стратегий. Межкультурные исследования отчетливо показали, что эти стратегии являются в какой-то мере побочным продуктом принятого в нашем обществе формального образования, однако мы все еще не знаем, как они формируются и почему. Более важно то, что у нас почти нет систематической информации о том, как человек запоминает события, свидетелем которых он оказался (хотя в последнее время появилось несколько исследований, выполненных на достаточно современном уровне 4), встреченных им людей, сообщения, которые он должен передать, или даже то, где он оставил свою трубку. До тех пор пока мы не будем знать больше о памяти в том естественном контексте, где она обычно формируется и функционирует, всякое теоретизирование на этот счет будет преждевременным.

Осязание и вкус

До сих пор обсуждение образов и памяти было сосредоточено на зрительных образах и зрительных предвосхищениях. Это вполне правомерно, поскольку зрительные образы чаще всего изучались и являются наиболее распространенными мнемоническими средствами. Тем не менее не будут излишни несколько замечаний, относящихся к другим сенсорным модальностям.

Много информации относительно окружающей нас среды, которую мы получаем с помощью зрения, мы можем получить и посредством гаптического чувства. О многих свойствах близких предметов, в том числе об их расположении, мы можем узнать, трогая и ощупывая их. Поскольку такого рода информацию можно предвосхитить, она может быть включена в когнитивные карты и образы. Я не хочу сказать, что гаптическая информация каким-то образом перекодируется в зрительную форму; речь идет о том, что схемы направляют обследование одновременно в нескольких модальностях, формируя релевантные предвосхищения для каждой из них. Разумеется, мы определяем местонахождение вещей в. первую очередь с помощью зрения, поскольку оно обеспечивает наиболее доступную и точную информацию о пространственных отношениях. Однако только, благодаря рукам мы в состоянии определить состав, текстуру и вес предмета, а также его реакцию на прикосновение и давление. Все эти свойства, можно представить в виде образов независимо от их сенсорного происхождения. Наши перцептивные предвосхищения имеют настолько интегральный характер, что вещи могут выглядеть тяжелыми, или твердыми, или грубыми (хотя точная информация об этих свойствах обеспечивается только через прикосновение); в равной мере предмет может показаться нам на ощупь шириной в дюйм (хотя эксперименты показали, что в случае конфликта ощущений разных модальностей решающее значение в оценке размера и положения принадлежит зрению). Восприятие объектов и событий – это фундаментальный процесс, при котором используется любая доступная информация.

Из сказанного, видимо, следует, что, хотя когнитивные карты и являются разновидностью образов, они не обязательно должны быть визуальными. У слепых также могут быть ориентировочные схемы; они должны их иметь, чтобы быть в состоянии передвигаться. Они, безусловно, обладают и образами отдельных объектов, то есть умеют предвосхищать ту информацию, которую они получат при гаптическом обследовании этих объектов. Отсюда следует, что они должны уметь пользоваться умственными образами в качестве вспомогательных средств ассоциативного запоминания, так же как это делают зрячие. Недавно проведенные исследования слепых от рождения людей показывают, что дело обстоит именно так.

Прежде чем оставить эту тему, я коротко остановлюсь на мнемонической роли еще одной сенсорной системы – вкусовом чувстве. Вполне вероятно, что вкус более пассивное чувство по сравнению со зрением или осязанием. Как только какое-то вещество попадает в рот, вкусовая информация остается, видимо, неизменной, что бы ни делал индивид. Несмотря на возможность выработать у себя тонкие вкусовые предвосхищения (хороший повар знает, каковы на вкус будут некоторые ингредиенты в новой комбинации), вкусовой опыт не слишком доступен манипулированию. Этим можно объяснить особенно сильное ощущение знакомости вкуса еды, которую вы пробовали много лет назад, а также приписываемую вкусовым ощущениям способность вызывать целый поток воспоминаний. Поскольку зрение зависит от направляемых схемой исследовательских действий, нам редко удается дважды одинаково увидеть один и тот же предмет. Если вторая зрительная встреча с предметом происходит через длительное время после первой, релевантные схемы почти несомненно успевают измениться, а это значит, что мы по-иному будем смотреть на предмет и соберем о нем по крайней мере слегка отличающуюся информацию. Так как вкусовая информация воспринимается более пассивно, два далеко отставленные во времени опробования того же самого вещества могут дать почти тождественные результаты и, таким образом, вызвать исключительно яркое впечатление узнавания.

Манипулирование образом

Если образы суть предвосхищения, они должны облегчать последующее восприятие. Перцептивная готовность – это не скромный побочный продукт визуализации, это ее суть. Иметь перцептивную установку в отношении чего-либо – это значит иметь образ. Чем точнее этот образ предвосхищает ожидаемую информацию, тем более эффективной будет установка. Это часто удавалось показать; особенно впечатляющий эксперимент был недавно проведен Майклом Познером и его сотрудниками. Испытуемый, только что увидевший предъявленную букву, скажем А, определит другую А как ту же самую букву быстрее, если она предстанет перед ним точно в таком же виде, как раньше, и медленнее, если она будет предъявлена, например, не как прописная буква, а как строчная. Аналогичное облегчение имеет место даже тогда, когда испытуемому не показывают, а просто говорят о том, какой будет буква, так что он имеет возможность представить ее себе заранее.

Познер объясняет эти и аналогичные результаты, постулируя существование когнитивной структуры, которую он называет «зрительным кодом» буквы. Буквы опознаются путем соотнесения с такими кодами, и соответствующая предварительная экспозиция может привести тот или иной код в состояние готовности. Понятия «код» и «схема» имеют, очевидно, много общего, и различить их в такого рода экспериментах, видимо, довольно трудно. Преимущество схемы состоит в том, что это понятие легко распространяется на ситуации естественного, непрерывного зрения, при котором воспринимающий сам активно ищет информацию на протяжении некоторого времени. Собственно говоря, это понятие и было введено в целях описания такого активного восприятия. Код, напротив, представляется пассивным устройством для узнавания; он и его обладатель могут только терпеливо ждать, когда появится стимул соответствующей конфигурации. Я подозреваю, что частные особенности кодов, установленные в экспериментах с измерением времени реакции – их латентный период, организация в виде последовательных или параллельных структур, – окажутся специфическими, не допускающими генерализации характеристиками.

Если образы суть предвосхищающие схемы, то они должны сопровождаться предвосхищающим поведением. В частности, не удивительно будет, если окажется, что люди осуществляют движения глаз, соответствующие сбору информации о воображаемых объектах и событиях. Это предположение нелегко проверить на обычных образах, поскольку движения глаз, сопровождающие разглядывание большинства вещей, не имеют определенного характера. Разглядывая стул, человек может сначала фиксировать взгляд на сиденьи, затем сканировать спинку, потом посмотреть по очереди на ножки и осуществить много других зрительных исследовательских движений. Даже в тех случаях, когда существует естественная схема сканирования, человек, хорошо умеющий вызывать у себя образы, совсем не обязательно будет следовать ей. Хотя он и готов в каком-то смысле увидеть объект, он отчетливо. знает, что объект не появится. Какое именно предвосхищение будет осуществлять контроль за движениями его глаз, будет зависеть от многих факторов: его общих планов и намерений, опыта переживания противоречащих фактам образов, доминирования какой-либо одной конкретной схемы сканирования данного объекта или события и т. п. Экспериментально установлено, что люди, представляющие закономерно происходящие движения, характерные, например, для игры в настольный теннис, действительно склонны осуществлять ожидаемые в такой ситуации движения глаз. То же относится и к спящим, как это можно было бы ожидать. Хотя, очевидно, имеются и другие детерминанты быстрых движений глаз во время сновидений (они были зафиксированы у новорожденных, у декортицированных кошек и у слепых от рождения индивидов), иногда удавалось показать, что эти движения соответствуют образному содержанию сновидения. Дело, разумеется, обстоит не так, что спящий сначала видит воображаемый объект и лишь затем начинает двигать глазами, чтобы исследовать его. У него возникает предвосхищение, что он увидит нечто, он планирует посмотреть на это, а потом реализует свой план в той мере, в какой это ему удается.

Эти рассуждения позволяют понять, почему образы иногда интерферируют с восприятием, и наоборот. Визуализировать что-то одно и при этом смотреть на что-то другое так же трудно, как смотреть на две вещи одновременно, а это, как мы отметили в главе 5, может быть очень сложной задачей. Такого рода интерференция была впервые продемонстрирована Бруксом, показавшим, что испытуемые с трудом могут осуществить визуально направляемую реакцию, если они в то же время описывают по памяти визуальную форму, а также манипулировать умственным образом, если им приходится при этом давать непрерывный отчет о направлении движения стимула. Эти данные были многократно подтверждены. Были получены также некоторые данные (не совсем, впрочем, бесспорные), показывающие, что направленная зрительная активность интерферирует с использованием зрительных образов в качестве мнемонических средств. Подобные результаты обычно интерпретируются таким образом, что воображение отчасти опирается на те же «механизмы», что и восприятие. Предлагаемая автором гипотеза позволяет уточнить эту интерпретацию. Восприятие представляет собой циклическую активность, включающую в себя фазу предвосхищения; а воображение – это только предвосхищение.

Гипотеза предвосхищения объясняет еще один интересный экспериментальный результат. Косслин 4 измерил, насколько быстро люди могут давать отчет о мельчайших деталях воображаемого объекта; он обнаружил, что время ответов меньше, если воображаемые объекты большие или близкие. Он интерпретирует свои результаты таким образом, что большой умственный образ, в сущности, подобен большой (и, следовательно, легко исследуемой) картине, в то время как маленький образ подобен маленькому изображению, которое необходимо увеличить, прежде чем им пользоваться. Это отнюдь не единственно возможная интерпретация. Мне кажется, что планы рассматривания отдаленных и маленьких объектов обязательно должны отличаться от планов для больших и близкорасположенных объектов. Поиск мелких деталей совместим с планами последнего типа, а не с планами первого типа. Испытуемые, от которых требуется вообразить мелкие детали в процессе визуализации удаленного или уменьшенного объекта, находятся, в сущности, в ситуации интерференции, подобной той, которую создавал в своих экспериментах Брукс.

Прежде чем закончить эту главу, нам предстоит рассмотреть еще одну, последнюю и, может быть, наиболее оригинальную, группу исследований воображения. Речь идет об исследованиях Шепарда, Купери их сотрудников, изучавших вращение образов. В первом из этих исследований испытуемым показывали два изображения геометрических объектов и спрашивали, изображен ли на них один и тот же объект. Объекты часто бывали различно ориентированы на плоскости, так что испытуемому приходилось мысленно поворачивать один из них для того, чтобы определить, тождествен ли он другому. Время реакции оказалось линейно зависящим от степени необходимого вращения: чем больше различие в ориентации объектов, тем медленнее реакция. Испытуемые, очевидно, осуществляли мысленное вращение образов с постоянной скоростью.

В последующих исследованиях этот процесс мысленного вращения образов выявлялся иначе. Стимулом в них служила заглавная буква (или конкретный, но бессмысленный контур), которая была заранее известна испытуемому. В каждой пробе от испытуемого требовалось определить только, был ли стимул предъявлен в нормальном виде или в виде своего зеркального отражения; определить это было трудно, так как стимул мог быть предъявлен в любой ориентации от 0 до 360 градусов. В начале каждой пробы испытуемый формирует образ нормальной формы и начинает мысленно вращать его с постоянной скоростью; затем в непредсказуемый момент предъявляется реальная форма. Оказывается, что время решения зависит оттого, насколько реальная ориентация внезапно предъявленной формы отличается от ориентации вращаемого умственного образа в тот же момент.

Чтобы понять эти результаты, рассмотрим, как воспринимаются реально вращающиеся объекты. Предположим, например, что мы хотим разглядеть лицо акробата в тот момент, когда он делает сальто. Для этого необходима схема, собирающая информацию о скорости и направлении вращения акробата, а также направляющая сбор информации, относящейся к той позиции, в которой окажется его голова в следующий момент. Любой наблюдатель, способный успешно выполнить это, сможет также представить это движение, попросту активизировав предвосхищающую схему в отсутствие акробата. Его образ в этом случае будет представлять собой готовность к сбору некоторой информации, относящейся к данной части движущегося тела. Именно эту готовность и демонстрируют эксперименты: быстрее всего испытуемые собирают информацию, когда стимул имеет ориентацию, совпадающую с ориентацией образа. Как пишет Купер, «во время мысленного вращения внутренний процесс проходит через ряд последовательных состояний, в каждом из которых испытуемый особенно готов к предъявлению конкретного внешнего объекта, имеющего определенную ориентацию».

Мне менее понятно, почему вращение образа во время этого ожидания должно происходить столь медленно и с такой постоянной скоростью, как это показали данные эксперименты. Обычно мы перемещаем образы куда и как угодно, невзирая на реальные расстояния. Мне требуется не больше времени для того, чтобы представить себе дом, который я некогда видел в Англии, чем дом в Нью-Йорке. Возможно, постоянство темпа следует связывать с необходимостью удержания образа даже тогда, когда он претерпевает изменение: эта буква или этот объект должны быть повернуты в новое положение. Будущие исследования, возможно, прояснят эту проблему.